Ивана Трамп - Только про любовь
Томаш был вынужден принять предложение Мирека Бартоша и стал работать его ассистентом на студии «Баррандов». От него требовалось докладывать режиссеру все новости. Было понятно, что Бартошу хотелось, чтобы Томаш помог ему встретиться с Катринкой. Этого Томаш делать не стал, хотя часто себя спрашивал, пошел бы он на это, если бы Бартош настаивал и если бы от этого зависела возможность продолжать работу.
Жужка, не понимая до конца страсть Томаша к работе, считала, что он вряд ли обрадуется еще одному препятствию на пути к успеху. Она была уверена, что ребенка он сочтет препятствием. Она также подозревала, что прежде всего Томаш любит ее здоровое тело, ее готовность заниматься любовью, ее преданность. Она знала его невнимание, когда он бывал занят, и страсть – когда нет.
Жужка боялась сказать Томашу, что она ждет ребенка, и в равной степени боялась Спорткомитета, который должен был решить ее судьбу. Как и Катринка, она понимала, что неизбежно что-то теряет: любимого человека, ребенка, привилегии спортсменки, гарантии спокойного будущего, и боялась, что может потерять все сразу. Не зная, на что решиться, она во всем созналась Катринке.
– Расскажи Томашу, – тут же посоветовала Катринка, не желая, чтобы Жужка пополнила список женщин, потерявших ребенка.
– Я не хочу быть ему в тягость.
– Но если он хочет жениться на тебе?
– Ты думаешь, он хочет? – с надеждой спросила Жужка.
– Почему же нет? Он говорит, что любит тебя. Похоже, что Жужку не убедило, и Катринка продолжала:
– Ты неразумна, Жужка, ты просто сумасшедшая. Ангел мой, об аборте надо думать, если совершенно нет другого выхода.
– Я никогда не прощу себе, если это помешает Томашу стать режиссером.
– Какая чепуха, – засмеялась Катринка. – Поверь, Томаша ничто не остановит. Ни ты, ни ребенок. Никто и ничто.
Но даже Катринка не ожидала, что Томаш так обрадуется этой новости. Мысль, что он станет отцом, восхищала его. Не помня собственного отца, он загорелся желанием дать своему ребенку все, чего был лишен сам. Он и Жужка немедленно поженились. Ее учеба в университете зависела от ее занятий спортом, но Томаш боялся, что это может повредить ребенку, и настоял на том, чтобы она все бросила. Хотя Жужке и хотелось попользоваться еще своими привилегиями, она подчинилась Томашу. Она ушла из команды и из университета, получив временную работу на студии «Баррандов» не без помощи Мирека Бартоша.
Даже и без вмешательства Томаша за три года после рождения сына Катринка много раз встречала Бартоша, наталкиваясь на него в «Максимилианке», театре, в магазинах на Вацлавской площади, у выхода из гостиницы «Европа». Но разговаривала с ним только дважды: по телефону в 1968 году – она просила его узнать, что сделал Клаус Циммерман с их ребенком, и через несколько дней после этого в «Максимилианке», когда отошла с ним в сторонку, чтобы узнать, что ему сказал доктор.
– Ничего, – доложил Мирек. Циммерман ответил, что не может дать ему информацию, которой добивается Катринка.
– А ты не хочешь знать? – спокойно спросила она, как будто вопрос этот был подсказан любопытством, а не возмущением.
Бартош глубоко вздохнул и ответил:
– Циммерман прав, Катринка. Нужно забыть все, что случилось, и продолжать жить дальше.
– Я и продолжаю жить. Но забыть? Ты не знаешь, как я хотела бы забыть. – Она встала, чтобы уйти. Он взял ее за руку и удержал на мгновение.
– Ты ненавидишь меня?
Вопрос поразил ее.
– Нет, конечно.
– Тогда почему ты не хочешь меня видеть? – спросил он с надеждой.
– Мне было бы слишком больно, – ответила она, – как будто ты не понимаешь этого.
Он провожал ее глазами, сожалея не о потере любви, а об утрате того волнения, которое принесла Катринка в его жизнь. Ее энергия и энтузиазм заражали его. С ней он чувствовал себя не столько молодым, сколько полным надежд, человеком, который не использовал все шансы, не исчерпал еще все возможности. Рядом с ней он верил, что может многое: оставить жену, начать все заново, снимать фильмы, столь же глубокие, что и ленты Формана или Менцеля, но технически более совершенные. Все так говорили, все друзья, и он был убежден в этом.
Слава Богу, он вовремя понял, что то, что предлагает Катринка, это иллюзия. Сейчас он мог бы остаться без работы, как многие его коллеги, или сидеть в тюрьме. Действительно, слава Богу. Но вместе с облегчением возникло и темное чувство отчаяния. Жизнь не приносила ему удовольствия. Его молодая любовница, молодая актриса возраста Катринки, уже наскучила ему. Мысль о новом фильме вызывала не волнение, а чувство невыразимой усталости.
– Ты когда-нибудь думал о том, чтобы уехать из Чехословакии? – спросила Катринка Томаша, когда Жужка унесла Мартина. Они сидели за бутылкой моравского вина и наслаждались спокойным вечером. Комната, где они беседовали, была маленькая, как, впрочем, и вся квартира, куда Жужка и Томаш переехали несколько недель назад. Из нее еще не выветрился, несмотря на все усилия Жужки, слабый запах затхлости. Мебель была подержанная, но уютная. Это было все, что они могли себе позволить. Коллекция голливудских афиш Томаша была перевезена сюда из Свитова и развешана по стенам, оклеенным зелеными обоями. Афиши фильмов «Любовные приключения блондинки» и «Поезда особого назначения» тоже были здесь, но вряд ли кто из посторонних мог попасть в эту спальню. Столкновение Томаша с тайной полицией научило его осторожности.
Томаш глубоко затянулся и ответил:
– Конечно. Думаю об этом все время. Но… – Он пожал плечами. – Мне здесь тяжело, а на Западе будет еще тяжелее. У меня ни кредита, ни репутации, ничего, только диплом заведения, о котором они, может быть, даже и не слышали. Мне придется мыть тарелки или водить такси. Здесь, по крайней мере, я работаю на киностудии; пусть я не снимаю самостоятельно, но я работаю на съемочной площадке.
Бартош начал съемки нового фильма, Томаш был его помощником. Работа, может быть, и не ахти какая, но лучше, чем ничего.
– По крайней мере, я учусь. Каждый день что-то новое. Нельзя находиться на съемочной площадке и ничему не научиться.
– Мне это удалось, – засмеялась Катринка.
– Тебе было неинтересно, – согласился Томаш, который был рад, что она смогла вспоминать те дни без боли. – По крайней мере, тебя не интересовал процесс съемки фильма.
– А может, на Западе не так уж и страшно. Ведь сколько режиссеров из Европы уехали в Голливуд и добились там успеха..
– Корда, фон Гтернберг, Уайлдер?
– Да, да, – взволнованно сказала Катринка. – И другие. Ты же сам рассказывал мне, как они уехали туда.
– У них была репутация. Как сейчас у Формана и Пассара.
