Марина Полетика - Верю – не верю
– Вот именно. Ты же знаешь – у меня не получится. А ты правда хочешь «Лендровер»? И сколько он стоит?
– Мы с тобой такие богатые? – весело удивилась Вера.
– Ну пока нет, конечно, – смутился Вадим. – Но эта машина очень старая.
– Да пока ездит, и ладно, – отмахнулась Вера и, потянувшись к Вадиму, чмокнула его в щеку.
Машину подбросило так, что оба едва не треснулись головами об потолок.
– Все, я больше не могу! – возмутился Вадим. – Как тебе удалось права получить?
– Не ругайся, уже почти приехали! Я, честное слово, лишь с тобой так езжу, потому что ты боишься очень смешно. И только по лесу.
– Смешно ей… – проворчал Вадим. – Странное у тебя чувство юмора.
– Ой, слушай, а вот как раз на этом месте мы в прошлом году зимой с папой застряли, – вспомнила Вера. – Поехали в сад, а накануне снег выпал. И застряли. Толкали-толкали – без толку. Хорошо, что рядом, автомобиль бросили, дошли пешком. В саду никого, пришлось брать лопату, возвращаться и самой откапывать. Смех!
– Вот я и говорю – странное у тебя чувство юмора. Руки бы пожалела, пианистка.
Вера принялась хихикать, как девчонка. Вадим покосился на нее подозрительно.
– Вадим, я просто подумала: если мы с тобой поедем зимой и застрянем, угадай, кто откапывать будет? Опять я! Твои руки дороже стоят, чем мои. Все, приехали, не ругайся!
Вера выбралась из салона, разогнулась, потирая спину: все чаще давал о себе знать остеохондроз. Взглянула на мужа и опять засмеялась – он тоже, кряхтя, потирал поясницу.
– Почему ты сегодня постоянно веселишься? – поинтересовался он.
– А я сегодня ужасно счастливая. Во-первых, потому, что мы с тобой – два сапога пара. А во-вторых, я с соседкой поссорилась, – с удовольствием перечислила Вера. – Ты не слышал разве?
– Нет. А что в этом хорошего? – искренне удивился Вадим. – Вот уж не думал…
– Понимаешь, эта Валентина Кондратьевна мне ужасно надоела! – сияя глазами, стала рассказывать Вера. – Она всю жизнь меня воспитывала, делала мне выговоры – то я играю слишком громко, то подружки вечером поздно уходят, дверями, видите ли, хлопают, то папина медсестра по ошибке в ее звонок позвонила. И тут опять: я собираюсь с любимым мужем на дачу, настроение у меня весеннее, а она явилась и заявляет: вымой, говорит, пол в «предбаннике», твоя очередь. А я ей отвечаю – не буду, потому что некогда мне! Я с мужем на дачу уезжаю. Я, говорю, и дома полы никогда не мою. Вообще! Она рот открыла, а я дверь захлопнула! Вот! Нет, ты меня не понимаешь! Ничего, Валентина Кондратьевна проведет с тобой воспитательную работу, тогда ты и поймешь. А я сегодня, можно сказать, свою мечту реализовала!
Вадим молча любовался супругой: ее сияющими глазами, длинными блестящими распущенными волосами, счастливой улыбкой. Вряд ли он уловил суть ее рассказа. Он просто подумал, что изменившаяся и отчаянно похорошевшая Вера летела на своем «Рено», как Маргарита на метле. И плевать ей было на правила приличия. Он так не умел, и за это любил жену еще больше.
Они вошли в дом. Было зябко и сыро, поэтому сразу принялись топить печку. Топила, естественно, тоже Вера. Она ловко засунула в печку оставшиеся еще с прошлого раза березовые поленья, добавила несколько листков бумаги и чиркнула спичкой. Листки она выдирала из толстого блокнота, почти исписанного. Вадим присел на скамеечку у печки, с удовольствием глядя, как пламя потихоньку разгорается, вспыхивают и сворачиваются странными бутонами листки, а языки пламени начинают лизать белые с черными отметинами поленья.
– Какую книжку ты рвешь? – заинтересовался он, взял в руки один из приготовленных для растопки листков и прочитал: «Самая страшная беда заключается в том, что потерять себя можно очень легко и незаметно, словно этого и вовсе не произошло. Всякая другая потеря – руки€, ноги€, жены, пяти долларов, напротив, вполне заметна».
– Это? – заглянула Вера в листочек. – Это датский философ девятнадцатого века Серен Кьеркегор.
– Ты читала его труды? – удивился Вадим.
– Да что ты! Так, встретила интересную цитату, записала. Тут их знаешь сколько? Пятьсот с чем-то! Я этот блокнот в десятом классе завела, представляешь?
Вера приготовилась выдрать очередной предназначенный для растопки листок, но Вадим вцепился в блокнот двумя руками.
– Ты что, с ума сошла? – возмутился он. – Зачем же в печку? Инквизиция какая-то. Отдай, отдай немедленно!
– А зачем мне чужие мысли? И эмоции чужие? – беспечно заявила Вера. – У меня теперь и своих полно! Читаю и думаю: какая я была глупая.
– Оставь, пожалуйста, мне, – попросил Вадим. – Я почитаю, если можно. Я же тебя тогда не знал. А я очень хочу знать, какая ты была в семнадцать, в двадцать… И позднее.
– Ладно, – нехотя согласилась Вера. – Только не смейся. И не говори потом ничего. Подожди, я еще только один листочек выдеру – последний, честное слово.
Перед тем, как бросить листок в печку, она взглянула на него, хотя и так отлично помнила, что там записано. Это была последняя запись под номером пятьсот тридцать два. Она сделала ее в тот день, когда Вадим сказал, что им надо расстаться, и ушел, оставив ее одну. Вера думала, что навсегда. И откуда-то всплыло в памяти, а она записала: «Ваши фамилия, имя, отчество? – Одиночество. Одиночество. Одиночество».
Память об этом дне и этих мыслях не была ей нужна. Она никогда больше не будет одинока.
– Вера, послушай…
– Да бери, бери, пока я не передумала, – великодушно отмахнулась она. – Кстати, тут и про нас с тобой есть. Сейчас, найду. Слушай: «Не жениться до сорока лет – все равно что перенести на ногах грипп, бесследно это никогда не проходит». А нам с тобой черт знает сколько лет, почти девяносто на двоих, я вчера считала. Ужас! Ты не боишься, а?
– Нет, я не об этом. То есть не боюсь. Я очень рад… – упорно пробивался к цели ее немногословный муж. – Вот тут… возьми. Это тебе.
– Что это? – удивилась Вера, беря конверт. – Ты решил написать мне письмо? Любопытно!
– Нет, там деньги. Это тебе. У тебя же день рождения скоро. Мы как раз с тобой про машину говорили. А тут, наверное, хватит. Хотя я не знаю. – Вадим смутился. – Я хотел знаешь как? Как в кино: купить, поставить под окно, и чтобы ты в день рождения утром выглянула, а там – машина. И чтобы ты обрадовалась. И я бы тоже обрадовался. Но я не умею покупать автомобили. Там столько бумаг заполнять… И потом, как я машину под окно поставлю, если водить не умею? Я без тебя ничего не умею, так что ты лучше сама, ладно?
* * *День Победы Лина Георгиевна и Милица Андреевна встретили вместе: днем гуляли по городу, а вечером смотрели салют с балкона квартиры Лины Георгиевны. С восьмого этажа все было отлично видно. Потом, как водится, выпили наливочки, помянули – у обоих отцы воевали. И Бориса Георгиевича тоже помянули. Радио включили, послушать песни военных лет, которые обе любили.
