Даниэла Стил - Призрак тайны
— Ты действительно здорово катаешься, — щебетала она. — Прямо как папа, но он профессиональный горнолыжник. Он даже выступал за Францию на Олимпийских играх, только это было очень давно. Сейчас папа уже старый. Ему уже тридцать пять лет.
— Я, значит, старше твоего папы. — Чарли не сдержал улыбки. — Мне сорок два, и я никогда не выступал на Олимпиаде, но все равно — спасибо за комплимент. Кстати, меня зовут Чарли. Он вдруг спохватился и спросил девочку:
— А как тебя зовут?
— Моник Виронэ, — ответила она с таким явным французским прононсом, что Чарли понял, что и по-французски она скорее всего говорит безупречно. — Моего папу зовут Пьер. Ты никогда не видел его на соревнованиях? Он выиграл бронзовую медаль.
— Может быть, и видел. Но, к сожалению, фамилия его ничего мне не говорит, — признался Чарли неохотно.
Девочка поправила выбившиеся из-под шапочки волосы, и лицо ее стало грустным.
— Ты, наверное, очень без него скучаешь, — мягко проговорил Чарли, пока они любовались заснеженными склонами. Ни ему, ни тем более Моник не хотелось спускаться к кафе. Чарли нравилось болтать с девочкой, да и ей общество человека, «который катается, как папа», похоже, пришлось по душе. Правда, разговор все время вертелся вокруг отца Моник, из чего Чарли заключил, что девчушка очень по нему скучает.
— Я езжу к нему на каникулы, — с серьезным лицом объясняла она. — Только маме это не нравится. Она говорит, что Париж плохо на меня влияет. На самом деле он плохо влияет на нее. Пока мы жили там, она целыми днями плакала…
Чарли понимающе кивнул. Это он мог понять.
В последнее время в Лондоне он тоже, бывало, плакал — от безысходности, от тоски, от сознания невосполнимой потери. На собственном опыте он убедился, как это может быть больно — расставание, грядущий развод, одиночество. Интересно, подумал Чарли, какой может быть ее мать. Почему-то ему казалось, что она такая же веселая, живая и дружелюбная, как ее маленькая дочка. Во всяком случае — была такой. Просто чудо, что развод родителей не повлиял на Моник или почти не повлиял; Чарли хорошо знал, что проблемы родителей часто отражаются в детях, как в зеркале, причем в гротескном, преувеличенном, зачастую уродливом виде.
— Ну что, может быть, все-таки пойдем перекусим? — спросил наконец Чарли. Они пробыли наверху уже достаточно долго, и он все острее ощущал голод. Моник кивнула, и они, оттолкнувшись палками, покатили вниз по склону, стараясь не разъезжаться очень далеко. Когда они, подняв вихри сверкающего снега, затормозили внизу, Чарли снова улыбнулся девочке:
— Это было здорово! Спасибо! Я получил настоящее удовольствие.
— Я тоже, Чарли! — сияя, откликнулась девочка. — Ты классно катаешься! Ну точно как папа!
В ее устах это была высшая похвала, и Чарли это почувствовал.
— Спасибо за комплимент. У тебя тоже неплохо получается, — серьезно отозвался он и неожиданно задумался. Чарли просто не представлял, что ему делать дальше. Можно было, конечно, снять лыжи, попрощаться с Моник и пойти обедать, но ему очень не хотелось терять своего маленького друга. Но и пригласить ее с собой он тоже не мог.
— Как вы с мамой договорились? — спросил он наконец. — Где вы должны встретиться? Она ждет тебя?
На самом деле причин волноваться за Моник не было. Горнолыжный курорт в Клэрмонте производил впечатление тихого и безопасного местечка, однако девочка была еще слишком мала, и Чарли не хотел отпускать ее одну.
В ответ на его вопрос Моник деловито кивнула и бросила быстрый взгляд на свои наручные часики.
— Мама сказала, что мы встретимся за ленчем.
— Тогда идем, я провожу тебя до кафе, — предложил Чарли, почувствовав себя ее покровителем и защитником. В жизни ему почти не приходилось сталкиваться с детьми, и он был поражен, как легко и быстро между ними установились отношения взаимного уважения и доверия. Кроме того, Моник очаровала его своей естественностью.
— Спасибо, — сказала девочка, когда они поднялись на веранду кафе и стали пробираться сквозь толпу к стойке. Ее матери нигде не было видно, и Моник сообщила об этом Чарли.
— Может быть, она уже поднялась на гору, — сказала она. — Мама ест совсем мало, прямо как птичка.
При этих ее словах Чарли почему-то представил себе этакую современную маленькую Эдит Пиаф, хотя он и был уверен, что мать Моник не была француженкой.
Чарли спросил, что бы ей хотелось съесть. Моник выбрала хот-дог, картофельные чипсы и шоколадный коктейль.
— Когда я приезжаю во Францию, папа заставляет меня есть правильную еду, — сказала она и поморщилась. — Тьфу, это такая гадость!
Чарли рассмеялся. Взяв для Моник то, что она просила, он купил себе гамбургер и стаканчик пепси и отнес все это на столик, который только что освободился. Энергичное катание основательно согрело его, и Чарли чувствовал себя превосходно.
Они уже почти расправились с едой, когда Моник, издав какой-то невнятный крик и вскочив со стула, замахала поднятыми над головой руками. Чарли обернулся, чтобы посмотреть, кому это она машет, однако в толпе лыжников, которые оживленно беседовали, жестикулировали, топали по полу своими тяжелыми ботинками, торопясь поскорее вернуться на гору, было почти невозможно определить, кто привлек к себе внимание девочки. Только когда высокая, статная женщина в элегантной, отороченной мехом бежевой парке и обтягивающих бежевых рейтузах оказалась возле самого их стола, он понял, что видит перед собой мать Моник.
Сняв черные очки, молодая женщина строго посмотрела на дочь. В ее лице было что-то знакомое, и Чарли показалось, что он уже видел ее, но никак не мог припомнить где. Возможно, они когда-то сталкивались в Европе, а может, она была телеведущей или моделью — этого Чарли не мог сказать. Зато он сразу отметил, что она держится очень уверенно и грациозно и что ее одежда — включая шапку из меха норки — подобрана с большим вкусом. Лицо ее, однако, не предвещало ничего хорошего ни Моник, ни ему самому.
— Где ты была? — требовательно спросила молодая женщина у Моник. — Я велела тебе ждать меня в ресторане в двенадцать часов.
В ее голосе зазвучал металл, и Моник испуганно подняла глаза на мать. Чарли поразился, как у такой суровой женщины может быть такая приветливая и раскованная дочь. Впрочем, он тут же подумал о том, что женщина беспокоилась за дочь, и ее волнение было вполне понятно — ведь на часах было без малого два.
— Прошу прощения, — вступился он за девочку. — Должно быть, это я виноват. Мы с вашей дочерью познакомились, когда поднимались вверх на подъемнике. Моник показывала мне, как здорово она умеет кататься, и мы, гм-м… немножечко увлеклись.
