Ульяна Соболева - Черные Вороны. Реквием
Глава 18
Я медленно положила сотовый на стол. Герман приезжает через несколько дней. Вроде бы все, как всегда, и говорил он со мной ласково, даже сказал, что соскучился, но меня мучили сомнения. Он словно чего-то недоговаривал. Как будто мысль обрывалась на полуслове. О предложении стать женой ни слова. Даже не намекнул. О том, что не отвечала на звонки тоже. Хотя, я придумала хорошее объяснение и самое банальное, которое вполне подходило для капризной любовницы — я обиделась на него. В это можно было поверить, ведь я и раньше так поступала.
Рабочий кабинет не изменился, но мне он казался другим. Я видела теперь все в ином свете. Переложила папки с договорами на край стола и закурила. Последнее время я слишком много курю. Я все время думала о том, что говорил мне Артур, о том, как он вел себя последние дни и том, что меня снова засасывает, как в болото дикая потребность находиться с ним рядом. Дышать с ним одним воздухом, смотреть в его пронзительно синие глаза, а еще я хотела снова услышать "люблю тебя". Эти слова пульсировали в висках. Его голос, которым он их произнес.
"Не смей, Васька. Не смей — он тебя снова сломает, только теперь ты уже не возродишься. Теперь ты сдохнешь, если он бросит. А он бросит обязательно, когда ты перестанешь быть загадкой и сукой".
После нашей последней встречи с Артуром прошло три дня. Я выздоровела. Остался кашель, в горле еще першило, но я все-таки выздоровела и без уколов, только с таблетками. Почему-то мне казалось, что мне стало лучше, когда он обо мне заботился. Становилось все труднее твердить себе, что все это только месть, я уже себе не доверяла. Стоило нам оказаться наедине, и все мои бастионы рушились, он проникал мне под кожу как яд, как наркотик, как моя личная разновидность героина, сквозь поры, сквозь каждую клеточку.
И самое страшное — я уже впала в зависимость снова. Нет бывших наркоманов, есть временно "чистые", я была "чистой" семь лет, пока не встретила снова и не получила очередную дозу Артура Чернышева.
В дверь постучали.
— Да, Света, можешь зайти.
Я все еще делала вид, что просматриваю документы.
— Переверни, может, тогда врубишься, что там написано.
Я резко подняла голову. Артур стоял, прислонившись к двери спиной, и смотрел на меня. Не так, как всегда. По-другому. Ни цинизма, ни наглости. Таким я его не знала.
— Войти можно? Я все-таки не Света.
Я растерялась. Обычно этот тип вваливался в мой кабинет как к себе домой, отворяя дверь с носка. Он спрашивает разрешение? Кто нынче сдох в лесу?
— Заходи, присаживайся.
Я щелкнула ногтем по селектору:
— Светочка, мне как всегда, и Артуру черный без сахара.
Улыбнулась и посмотрела ему в глаза. Да. Я тоже помню, какой кофе ты любишь.
Удивлен? Я многое помню. Например, какую музыку ты слушаешь, когда тебе тоскливо, какую зубную пасту покупаешь и каким кремом для бритья ты пользуешься. Сколько шрамов на твоем теле, что выводит тебя из себя, и как можно к тебе подластиться. Я все помню, Артур, а что помнишь ты, кроме чая с малиной и яичницы? Конечно, я не сказала этого вслух. Увидела, как он удивленно приподнял брови, а потом сел напротив меня, облокотился об стол.
— В голубом ты неотразима. Насчет кофе — польщен.
Обе фразы прозвучали на одной ноте как комплимент.
— Спасибо. Итак.
Он откинулся на спинку стула, затем достал из папки лист и протянул мне.
Я прочла. Один раз. Затем еще и еще и еще и никак не могла понять, что там написано.
— Что это значит?
— Я увольняюсь и всю свою долю передаю Инге Орловой. Все ценные бумаги, акции и долю в недвижимостях.
Я не поняла, нахмурилась, положила документ на стол. Мне казалось, что под ногами разверзлась земля, и я медленно падаю в пропасть.
— Не поняла. Это такая шутка? Сегодня не первое апреля.
Артур усмехнулся:
— Верно, не первое и это не шутка. Ты хотела компанию — она твоя. Доля Рахманенко незначительная и ты с легкостью можешь заставить его отдать ее тебе.
Я не понимала, решительно не понимала ничего. Что он только что сделал? Подарил мне свое состояние до последней копейки или у меня бред шизофренички?
— Ты сошел с ума? Рахманенко — твой тесть, Алена — твоя жена и…
— Алена очень скоро перестанет быть моей женой, и я хочу, чтобы ей не досталось ни копеечки, когда она судом будет пытаться оставить меня без трусов.
Я резко встала.
— Ты разводишься? Бросаешь беременную жену? История повторяется? Забери к черту свои проклятые бумажки. Выйди вон из моего кабинета. Ты так ничего и не понял. Ничему тебя жизнь не научила. Снова бросаешь беременную женщину, и снова без гроша?
Он встал так же резко, как и я и перегнувшись через стол сцапал меня за воротник.
— Это ты ничего не поняла. Ты не видишь дальше своей ненависти и злобы. Алена не беременна, она меня обманула и это Алена написала тебе ту проклятую записку, и именно она тогда выгнала тебя из моего дома. А еще Алена вместе с ее папочкой заставили меня жениться восемь лет назад. Грязным шантажом и угрозами.
На меня словно вылили ушат холодной воды, я с трудом удержалась на ногах. Голова предательски закружилась и к горлу подступила тошнота. Перед глазами пронеслись картинки из прошлого, встречи с Генадьевичем, даты, числа. Меня начало колотить.
— Авария, — хрипло пробормотала я.
— Именно, маленькая, авария. Проклятая авария, из-за которой я тогда пропал и не вернулся. Рахманенко вытащил меня из СИЗо, а потом и из-за решетки, я отделался легким испугом в обмен на свободу. Вот почему я был тогда груб с тобой, вот почему бесился и уходил, я пытался расстаться и снова возвращался.
Он разжал пальцы, и я рухнула на стул.
— Почему ты мне ничего не сказал? — я не узнавала свой голос. Мне казалось, что только что меня ударили в самое сердце ножом, а потом провернули его несколько раз.
— Струсил, — жестко ответил Артур и закурил, — мне пригрозили тюрьмой, а еще и тем, что с тобой разберутся люди Рахманенко, тогда я его боялся и струсил. Сбежал.
Я, пошатываясь, подошла к окну и прижалась лбом к холодному стеклу. Меня трусило, подбрасывало, зуб на зуб не попадал. Почувствовала его сильные руки на своих плечах и сломалась. Обернулась к нему и ударила по щеке, потом еще раз и еще. Он стоял, не шевелясь, не пытаясь меня остановить, не сопротивляясь.
— Почему ты мне не сказал, почему? Все могло быть иначе! Трус! Жалкий трус! Дурак! Идиот!
У меня началась истерика, все выплеснулось наружу. Я уже не могла держать себя в руках, я била его по груди и срывалась на крик.
— Почему? Я имела право знать!
— Прости, — тихо сказал он и обхватил мое лицо ладонями.
