Эйлин Форрест - Самый длинный выходной
— Просто не знаю, — ответила Эйлин.
— Генри и я — мы оба считаем, что только ты сама должна принять решение, не так ли, Генри?
— Конечно, — согласился отец.
— Но мы хотим подчеркнуть, что, если ты решишь сохранить ребенка, мы сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь тебе. Ты сможешь в отдельной комнате устроить детскую.
— Спасибо, — сдавленным голосом произнесла Эйлин.
Это прозвучало так, будто они хотели сохранить ребенка. Но они не настаивали на своем выборе, просто они считали, что самое трудное решение является самым правильным. Но Эйлин не слишком хотела самого трудного решения.
— Кроме того, надо подумать о твоей карьере, — вставил отец.
— Я не хочу быть учителем, — запротестовала Эйлин.
— Ах, дорогая, — тут мать впервые проявила разочарование, — по-моему, это ошибка.
— Я никогда не хотела стать учителем. Просто вы не спрашивали моего мнения.
— Это очень несправедливый упрек, — укоризненно произнес отец.
— Ты ведь знаешь, мы никогда не давили на тебя.
— Простите меня. — Но Эйлин разгорячилась, и ей хотелось быть несправедливой. Ей хотелось вспомнить мелкие обиды. «Почему, например, мне никогда не разрешали иметь собаку?» Но вместо этого она сказала с угрюмым видом: «Вам казалось проще всего, чтобы я стала учителем».
— Проще всего? — возмутился отец.
— А я этого не хотела.
Что правда, то правда. Все лето Эйлин старалась найти уловку и откладывала принятие решения.
— Ну, и что же ты хочешь делать? — холодным тоном спросил отец. — Как я понимаю, единственное, что ты знаешь, это то, что ты не хочешь делать.
И это тоже было правдой. Эйлин не хотела быть учителем, не хотела выходить замуж, делать аборт или иметь ребенка.
— Генри, — сказала мужу укоризненно мать. — Это слишком трудно для нее. Она расстроена, а люди не в состоянии ясно мыслить, когда они расстроены. Тем не менее, дорогая, — повернулась она к Эйлин, — тебе придется сделать свой выбор. Но, что бы ты ни решила насчет ребенка, тебе придется устраиваться на какую-то работу.
— Я понимаю.
— Может быть, самое лучшее для тебя — окончить курсы секретарей.
— Хорошо.
Эйлин чувствовала себя усталой, слишком усталой и несчастной, чтобы продолжать этот разговор. Она встала и подошла к окну, прислонившись лбом к холодному стеклу. Эйлин посмотрела на свои длинные загорелые ноги, торчащие из коротких теннисных шорт, и подумала: «Скоро я уже не смогу влезть в эти шорты».
Она услышала, как мать снова просит ее все обдумать и как можно скорее дать им знать о своем решении. Они не хотят торопить ее или давить на нее, но она должна прийти к разумному решению. Это вовсе не конец света: тысячи незамужних девушек рожают детей.
Просвещенные умы понимают, что эту социальную проблему нельзя решить только моральным осуждением.
Пробормотав что-то неразборчивое, Эйлин выскочила из комнаты, пошла на кухню, чтобы налить себе стакан молока, а после ушла в свою комнату. Она включила радио и легла на кровать, уставившись в потолок, думая ни о чем и обо всем сразу.
Ее родителям никогда не нравился Джоэль, размышляла она, хотя они, конечно, были слишком вежливы для того, чтобы сказать это прямо. Он был слишком хвастлив, слишком самоуверен и при всем этом какой-то несерьезный. Во время дискуссий и споров он намеренно ерничал по всякому поводу или вдруг высказывал такие дикие утверждения, вроде «цивилизация нам ничего хорошего не дала, мы были все счастливее, пока жили в пещерах» или «все дети — умные дьяволы или болваны, умные дьяволы каким-то образом пробьют себе дорогу, а на дураков наплевать».
Для родителей Эйлин это звучало как богохульство, поскольку они искренне полагали, что в каждом классе скрываются безгласные, бесславные Мильтоны.
— Если Мильтон безгласный и бесславный, Значит, это не Мильтон, — с раздражением отвечал Джоэль.
Он настаивал на том, что искусство уже отжило свой век и должно благородно уйти на покой, поскольку машины могут сочинять музыку, писать картины и стихи на вполне приличном уровне. «Сейчас у нас век машин, — агрессивно заявлял он, — и мы не должны вести себя, как динозавры».
Эйлин понимала, что он старается разозлить ее родителей, что бы означало для него победу в тайной войне темпераментов и поколений.
Но ей не хотелось сейчас думать о Джоэле. Это причиняло ей боль. Ей стыдно было вспоминать любую деталь этой неприличной ссоры, она даже с трудом припоминала свои собственные слова, помнила только взаимные оскорбления, напоминавшие извержения вулкана. Да, ей необходимо все обдумать насчет ребенка. Она отпила немного молока, которое показалось ей необыкновенно вкусным, и начала думать о том, что пора ей сделать что-то со своей комнатой.
Эйлин занималась ее украшением последний раз несколько лет тому назад, и с тех пор ее вкусы изменились. Ей надоели строгие белые стены, яркие цветастые занавески. Теперь она предпочла бы ярко-красные занавески, темно-красный потолок и белые обои в розовую полоску.
На книжной полке у нее царил кавардак: детские книги Беатрис Поттер «Железнодорожные дети» и «Маленькие женщины» рядом с современными романами и книгами по искусству. Пора, — подумала Эйлин, — ей решить для себя, кто она, кем она хочет быть и как она хочет жить.
Одно время она носилась с идеей пойти учиться в школу драматического искусства (она имела успех в школьных пьесах), школу изобразительного искусства (любила возиться с красками, холстом и глиной), но всякий раз она не могла принять определенное решение.
«Ты действительно думаешь, что у тебя есть талант?» — спрашивала мать, и Эйлин поспешно соглашалась, что, вероятно, нет. Оставалась лишь одна перспектива — стать учителем. Теперь, очевидно, ей придется быть секретарем. Эйлин попыталась представить себя в роли хорошего секретаря, но не смогла. Очевидно, она была из тех девушек, которые сами не в состоянии что-либо решить, но на этот раз ей придется это сделать. Думать об этом постоянно — все равно, что есть с больным зубом. Каждое движение причиняло мучительную боль.
Эйлин всегда воображала, что они с Джоэлем поженятся, но когда-нибудь в отдаленном будущем, а не в семнадцать лет. Но после их вчерашней ссоры даже это стало невозможно. Отказ от ребенка — нет, это невыносимо. Выдержать долгие месяцы беременности и роды и не получить никакой награды; идти по жизни, зная, что где-то растет твой ребенок в неведении о твоем существовании — нет, она не могла этого вынести. Кроме того, она читала об отказных детях, которые узнают, что они «отказные». Она не могла совершить такое преступление.
