Мейвис Чик - Любовник тетушки Маргарет
С Колином мы продолжали видеться, но он стал лишь другом. После инцидента со щеколдой он ушел, потом, несколько лет спустя, вернулся, и мы опять некоторое время жили вместе. За это время он успел жениться, развестись, заиметь сына, который остался с его бывшей женой. Его застукали в чем мать родила, когда он, по его собственным словам, добросовестно вколачивал домработницу-испанку в бельевой шкаф. Та имела обыкновение наклоняться, не сгибая ног, и при этом не носила брюк. Он уверял, что это извечный мужской соблазн, противиться коему невозможно. Я поклялась никогда так не поступать — в клятве, собственно, и необходимости не было, поскольку почти всегда носила джинсы или леггинсы, — и велела Колину, пока он у меня живет, зажмуриваться, если доведется увидеть, как я подхожу к бельевому шкафу.
Но то, что он рассказал о последнем этапе своей семейной жизни, удвоило мою решимость избегать серьезных отношений. Колин смеялся, уверял, что, не выгони я его, он никогда не попал бы в подобную передрягу, а я думала — черта с два, обязательно попал бы, только случилось бы это с моей домработницей. Должна признать, его рассказ весьма взволновал меня — не из-за домработницы, а из-за шкафа. Около часа я забавлялась мыслью о возможности подобного развлечения, потом отмела ее. Забавляться буду — если вообще буду — позже, во всяком случае, после того, как Саския вырастет и вылетит из гнезда… И уж вовсе не обязательно развлекаться в тесном бельевом шкафу, уткнув лицо в стопку полотенец и задыхаясь от запаха стирального порошка.
Роджер был не из тех, кого привлекают бельевые шкафы, это уж точно. Полагаю, его определяющей чертой являлась благовоспитанность, его можно было женить на себе в любой момент. Но если вы не желали женить его на себе, он тоже не возражал. Он был скорее послушный, чем занятный, скорее надежный, чем желанный, но при этом добрый и терпимый, особенно по отношению к Саскии, которая, будучи по природе хорошей девочкой, не упускала случая поиздеваться над ним. И если эти его добродетели не озаряли мир ярким светом, то они, конечно же, служили отличной смазкой для вращения этого самого мира вокруг своей оси. Отношения наши не были бурными в постели и не искрились весельем. Они не имели ничего общего с тем, что заставляет сердце учащенно биться, кровь течь быстрее, а радость и отчаяние чередоваться в стремлении достичь равного партнерства… Нет. Никакого отношения к любви все это не имело.
Примерно в то время, когда началась подготовка к отъезду Саскии, меня начала обуревать какая-то тревога, придававшая всему новую окраску. Я объясняла это радикальной переменой, которая предстояла мне в жизни, — своего рода суррогатом менопаузы — и, обсуждая с Саскией подробности ее будущего путешествия, думала о миссис Мортимер, о ее завидном спокойствии. Я мечтала достичь такого же состояния, стать абсолютно самодостаточной женщиной, находящейся в полном согласии с самой собой, и так дожить до конца своих дней. У нее были ее коллекция, ее дом, повседневная рутина и приходящая домработница. Казалось, нет ничего, чего бы ей недоставало.
За годы знакомства мы весьма сблизились. Однажды, когда я ей принесла очередную работу и мы пили херес, я высказала свою мечту вслух:
— Если бы я могла на склоне лет стать такой же умиротворенной и довольной, как вы, то была бы счастлива.
— Да, — ответила миссис Мортимер, — но для этого весьма важно оказаться прикованной к инвалидному креслу. Не отрекайтесь от собственной жизни. Вы вдвое моложе меня, у вас пара отличных ног, чтобы еще побегать. Пользуйтесь этим. Все имеет свой конец, в том числе и херес. — Указав на бутылку, она цокнула языком и протянула свою рюмку. — Деньги облегчают жизнь, — добавила она. — Очень облегчают. Но вы должны помнить, что мне, поскольку я была замужем, никогда не приходилось срабатывать самой.
— Аминь, — подытожила я.
— Вы никогда не думали о том, чтобы избавиться от мастерской и заняться чем-нибудь полегче?
Я улыбнулась. Если коллекция этой дамы отличалась острой современностью, то образ мыслей, напротив, оказался весьма старомодным. Когда происходил этот разговор, мне еще несколько лет предстояло содержать Саскию, поэтому, даже имей я достаточную мотивацию, вопрос миссис Мортимер был лишен смысла.
— Это невозможно, — ответила я.
— Вы лишаете себя удовольствия, — сказала она. — Разве для вас это не важно?
Я подумала про бельевой шкаф и снова улыбнулась:
— Не очень.
— Это неправильно, — задумчиво произнесла она и пригубила херес из маленькой хрустальной рюмки. — А вот я в молодости повеселилась всласть!
Я опять не смогла сдержать улыбки, усомнившись в том, что ее представление о веселье хоть в какой-то мере соответствует тому, что мне только что вспоминалось.
Тем не менее я действительно в конце концов продала мастерскую, но отнюдь не из соображений гедонизма. Экономический климат — точнее, плотный экономический туман, накрывший меня, — заставлял прилагать неимоверные усилия, так что, когда грек-киприот, хозяин цепи окантовочных мастерских, предложил выкупить мой бизнес, у меня практически не было выбора. С тех пор я стала просто менеджером и, к собственному удивлению, радовалась этому. Впервые не приходилось тревожиться о вероятных убытках. Это напоминало освобождение от головной боли, которой ты страдал, не отдавая себе в этом отчета до тех пор, пока не избавился от нее.
Когда Саския решила навестить отца, она честно сказала мне об этом, и, также как в случае с продажей мастерской, меня удивило, насколько легко оказалось согласиться. Некоторое время они переписывались, а однажды раздался телефонный звонок. Я сняла трубку. Неуверенный голос — с легкими трансатлантическими обертонами — спросил:
— Маргарет?
Узнав Дики, я набрала в легкие побольше воздуха и ответила:
— Да, Дики.
— Как поживаешь?
— Хорошо. Сейчас позову Саскию.
— Хочу поблагодарить тебя… — начал было он, но я перебила:
— Не стоит. — И пригласила к телефону его дочь.
Саския планировала плыть до Нью-Йорка на теплоходе (поскольку была натурой романтичной, а также имела подругу, однажды совершившую подобное путешествие) и деньги на поездку заработать самостоятельно. Но в последний момент затея с работой сорвалась, так что путешествие оплатила я. Это было моим подарком к ее восемнадцатилетию, и ничто — никакие попытки Саскии отговорить меня — не могло меня остановить. Сумма оказалась весьма впечатляющей. Для меня это означало, что придется продолжить более чем интенсивную трудовую деятельность, а у моих подруг при упоминании этой суммы глаза чуть не вылезли из орбит.
