Мари Кирэйли - В плену теней
– Эта комната находилась под защитой. Змея – символ удачи. Близнецы – тоже.
– Вуду?
Берлин утвердительно кивнул:
– Это она нарисовала. Кроме нее – некому, но я не знаю, как она это сделала. Этим обоям больше двадцати лет. Восемь лет прошло только с того времени, как эту комнату снимал Морган.
– Над картинкой обои легко отстали от стены. Должно быть, их уже снимали, а потом приклеили снова.
– И никто ничего не знал. Да, это на нее похоже! – От легкомысленного тона Берлина не осталось и следа, словно женщина, о которой он говорил, – кем бы она ни была – перехитрила его.
– А кто такой Морган? – спросила Хейли.
– Ее любовник. Он покончил с собой.
– Здесь?
– Да. – Берлин указал пальцем на потолок. – Тут раньше висела тяжелая хрустальная люстра. Много лет назад крепление начало разбалтываться, и моя тетка велела вставить в гнездо дополнительный крюк, чтобы люстра не сорвалась. Морган продел веревку через этот крюк и повесился.
– А вы знаете почему?
Фрэнк ошеломленно взглянул на нее испуганными глазами. Хейли пояснила:
– Теперь это моя комната. Если здесь произошла какая-то трагедия, думаю, я имею право об этом знать. – Она прикоснулась к висевшему на шее амулету, давая понять, что верит в существование духов и что, если он ей не расскажет все, она найдет того, кто это сделает.
Берлин вдруг рассмеялся. Хейли поняла, что он старается хоть как-то разрядить обстановку, но у него ничего не получилось. Они оба были слишком взвинчены.
– Господи, да поймите вы, янки, что здесь, в нашем квартале, нет ни одного дома, в котором не произошла бы по меньшей мере одна великая трагедия. Да, вы имеете право знать, но здесь я не желаю об этом говорить. Пойдемте ко мне, и я расскажу вам, что знаю.
Перед своей дверью Берлин задержался.
– Входите и поставьте какую-нибудь музыку, – сказал он. – А я сейчас вернусь.
Хотя они вот уже две недели делили третий этаж, Хейли впервые оказалась в квартире Фрэнка Берлина. Она пыталась представить себе, как выглядит жилище хозяина, но, как выяснилось, не угадала.
В отличие от кафе, стилизованного под таверну начала века, интерьер квартиры был современным. Белые стены, старинные деревянные балки, раскрашенные под мрамор с розовыми прожилками. Из такого же мрамора была сделана и стойка бара в кухне, куда вела открытая дверь в конце комнаты. Одну стену занимала коллекция масок и амулетов с Берега Слоновой Кости, на другой были развешаны яркие цветные фотографии, изображавшие жанровые уличные сценки, снятые в Индии. Были там и портреты заклинателей змей, и нищих, и обритых наголо молодых монахов.
Таков, значит, его вкус, мысленно отметила Хейли. Ей он не импонировал.
Взгляд Хейли скользнул по собранию лазерных дисков с классической и современной музыкой, стоящих аккуратными рядами над музыкальным центром дубового дерева, потом задержался на снимке, где был запечатлен сам Берлин: толстые ноги, желтые шорты-бермуды, бледная рука, обнимающая загорелые плечи Нормана, официанта-воображалы. «Что ж, теперь понятно, почему Норман меня так не любит», – подумала Хейли, беря с полки диск с музыкой Сибелиуса – хотелось чего-нибудь легкого, для контраста с историей, которую собирался рассказать ей Берлин. Зазвучала музыка. Хейли продолжила осмотр комнаты. Фотография Фрэнка и Нормана была единственным предметом в комнате, который имел какую-то связь с личной жизнью Берлина.
Фрэнк вернулся с кувшином мятного чая со льдом и двумя пильзнеровскими стаканами, явно взятыми из морозильника. Сделав глоток, Хейли почувствовала, что в чай хозяин квартиры щедро добавил рома. Ощутила она и запах, исходивший от одежды Берлина, – сладко-пряный и смутно знакомый. Марихуана. Судя по всему, связь с Норманом не была единственным пороком Фрэнка Берлина.
Сколько нового она узнала о нем за последние несколько минут. Неужели воспоминания о бывшем соседе так ужасны, что Берлин решил прибегнуть к «допингам»? Хейли сделала несколько больших глотков, надеясь, что и ей это поможет успокоиться.
Берлин уселся в одно из кресел с плетеными спинками и, поигрывая стаканом, начал:
– Джо Морган был нашим квартиросъемщиком в течение девяти месяцев до самой своей смерти. Верхнюю квартиру держала моя тетка, она-то и сдала жилье Моргану незадолго до того, как ее хватил удар. Когда я переехал сюда, чтобы ухаживать за тетей Соней, арендную плату стал собирать я, и это был мой единственный контакт с ним. Время от времени Морган спускался вниз, чтобы что-нибудь выпить, но в основном держался особняком вплоть до последних нескольких месяцев перед смертью.
– А потом что-то изменилось?
– К лучшему. Сначала он был пьяницей. Через стену, отделявшую комнату Джо от моей спальни, я часто слышал его завывания. Он бился головой о стены, пока я не пригрозил выселить его. Однажды он кулаком разбил стекло в дверях только потому, что замок заело. Порезался и залил кровью весь ковер. У него было такое сильное кровотечение, что мне пришлось потом долго мыть комнату. Там до сих пор, наверное, еще остались пятна, но на темном ковре они не видны.
Кровь на ковре. Неужели тот запах, что Хейли ощутила после дождя, был запахом крови? Но это очень старые пятна, напомнила она себе. Им уже восемь лет, и они совершенно не страшны. Хейли налила себе еще чаю.
– И что же, Морган перестал пить? – спросила она.
– Не совсем. Забавно, я всегда считал его алкоголиком, но он завязал по собственной воле. Стал лучше выглядеть, и наконец я заметил, что он встречается с женщиной. Сначала они таились. Он приводил ее поздно вечером, но я порой слышал из-за стены их возню в постели. Однако завязал Морган поздновато. За месяц до смерти он признался мне, что потерял работу. Я еще подумал тогда: ну вот, стоит ему хоть раз приложиться к бутылке – и он снова запьет. Но он не запил. Держался благодаря той женщине, наверное. Линне де Ну… – При воспоминании о ней голос Берлина сделался мечтательным. – Густые черные волосы, синие глаза и светлая кожа. Персик Джорджии – так, бывало, моя тетушка называла подобную кожу. А в сочетании с темными волосами это было… поразительно. Иногда он приводил ее в кафе. Один из моих официантов чуть голову из-за нее не потерял, а она, когда поняла это, начала с ним флиртовать. Она не была леди, поэтому вела себя довольно свободно. Даже в свои выходные бедный парень торчал поблизости, только чтобы увидеть, как они с Морганом сидят в баре, все надеялся, что она удостоит его хоть несколькими словами. А если он начинал терять интерес, она подходила, что-то шептала ему, потом возвращалась к Моргану, передавала тому то, что сказала официанту, и они вместе смеялись: влюбленность несчастного молодого человека была для них поводом для шуток. Такой уж была эта женщина.
