Кэтрин Куксон - Мотылек
Роберт говорил себе, что у него в жизни не было такого приятного дня. А ведь он не так далеко ушел от своей деревушки, миль на пять, не больше, но как много успел узнать об этой местности. В трактире в Лэмсли ему встретился один дедок, и куча сведений об истории округи обошлась Роберту в две полпинты эля.
Старик поинтересовался, знаком ли он с этими местами, а затем сказал:
— Ну, что ты говоришь. Да нет тут ничего такого, чего бы я не знал. Я здесь живу с малолетства, чуть не семьдесят лет. И тридцать из них проработал в замке.
— В замке?
— Ага. Замок Равенсуорт. Вон там. — Старик махнул рукой в сторону полки с бутылками за спиной у буфетчика, некоего мистера Харди. — Красивое здание, этот замок, одно загляденье. Когда его построили, уже никто не помнит. Сначала был крепостью. Одно время, веришь ли, в нем сидели датчане.
— Не может быть! — улыбнулся Роберт старику. — Датчане? Ни за что не поверю, что здесь жили датчане.
Его невежество подхлестнуло старика. Но ко времени, когда он покинул трактир, оказалось, что он обогатился не только самыми пространными сведениями о местной жизни, но и чувством, что, несмотря на то что ни один человек не спросил его имени, все находившиеся в трактире, знали, кто он такой.
— Если тебе нужны сплетни, — всегда говаривал ему батюшка, — поживи в деревне. В каждой деревне есть своя система распространения молвы, и работает она быстрее любого телеграфа.
И вот уже шесть часов вечера. Он весь пропылился и приустал, а до дома еще мили четыре, и доберется он туда не раньше семи, даже если припустится галопом. А последняя еда, даже в воскресенье, это чай в шесть. Дядя не признавал ужина. Говорил, что после ужинов не спится, кроме того, от них потом болит живот.
Значит, перед ним замаячил голодный вечер, и это подвигло его на еще одну полупинту и пирог-другой, когда он заметил стоявший в стороне от дороги трактир.
Трактир назывался «Булл», и, войдя в него, Роберт узрел уставившиеся на него четыре пары глаз мужиков, сидевших на деревянной скамье перед большим камином, в котором даже в такой теплый день горела куча больших поленьев. Стоявшие у стойки бара двое завсегдатаев тоже повернулись к нему. Единственными, кто не проявил к нему никакого внимания, были трое, сидевшие в дальнем углу зала за столом на возвышении спиной к стойке. Один из них громким голосом о чем-то разглагольствовал, а двое других были поглощены его речами.
— Что вам подать, сэр?
— Полкружки горького и вон те сандвичи. — Роберт указал на большой поднос с горкой сандвичей. — С чем они?
— Ростбиф, сэр, свежайший, только сегодня утром приготовили, вырезка. Нежнее не найдете.
— Два, пожалуйста. — К нему обратились «сэр». В Джерроу такого не случилось бы.
Бармен нацедил полпинты горького и положил на тарелку два сандвича, но Роберт не взял их и не пошел к единственному свободному месту за столом, занятым четырьмя посетителями, которые, прикладываясь к кружкам, бросали на него из-под насупленных бровей изучающие взгляды, он поставил ногу на медный прут у основания стойки и обратился к бармену:
— Хороший выдался денек.
— Что верно, то верно. Что называется, жаждущий день.
— Совершенно верно. И не говорите, совершенно верно.
— Много походили сегодня?
— Немало.
— Вы остановились здесь?
Роберт не стал отвечать сразу, а улыбнулся про себя и подумал: «Ну, вот наконец и человек, который не знает, кто я такой». Тогда он кивнул и сказал:
— Можно назвать и так. Я племянник Джона Брэдли, из деревни у Лэмсли.
— А. — Бармен произнес это так громко, что обратил на это внимание одного из троих, сидевших за столом на возвышении. Тот обернулся и стал слушать, как бармен продолжал:
— Племянник Джона Брэдли! Понятно. Я слышал, он хотел нанять еще одного работника, родственника. Так-так. Значит, племянник Джона Брэдли.
Теперь Роберт глянул в сторону тех, кто сидел на скамейке у камина. Они смотрели друг на друга, движения их голов и жесты говорили столько же, сколько могли сказать их языки.
Некоторое время в комнате стояла тишина, даже замолк шумливый оратор за столом на возвышении, к этому моменту Роберт понял, что тот набрался так, что уже несет просто пьяную околесицу.
Роберт приступил ко второму сандвичу с мясом, оказавшемуся очень вкусным, когда бармен перегнулся через стойку и негромко спросил:
— А ваш дядя знает, что вы у нас здесь?
Роберт дожевал откушенный кусок хлеба с мясом, проглотил его, потянулся рукой к оловянной кружке, сделал большой глоток пива, поставил кружку на стойку бара и только потом так же негромко, как был задан вопрос, ответил:
— А я почем знаю?
— Ну, вряд ли он будет в восторге, когда узнает. Он, ваш дядя, не переносит пьющих. В два счета выкинул Джона Мейсона, вон того, что сидит на скамейке ближе к огню. — Он энергично мотнул головой в сторону скамейки. — И было это несколько лет назад. Из-за того, что тот надрался, и надрался в такой же вот хороший день, после работы, да еще, кажется, в субботу. Он, ваш дядя, просто на нюх не переносит алкоголя.
— Ну что ж, ладно, — медленно протянул Роберт. — Не удивлюсь, если это не будет единственное, от чего у него испортится нюх.
Он не ожидал, что его слова вызовут такой хохот. В первый раз за все это время заговорил один из сидевших на лавке. Это был мужчина лет за пятьдесят и очень полный, но с ломавшимся, как у мальчика из церковного хора, голоском:
— Готов поспорить, ты долго не протянешь.
— А я и не удивлюсь.
Лаконичный ответ еще раз заставил всех рассмеяться, а за столом на возвышении раздался какой-то шум. Человек, который там все время держал речь, перекинул ногу через стул и повис над полом, а один из его собутыльников старался помешать ему свалиться вниз. Они кое-как сползли на пол, дотащились до стойки, и перепивший с большим трудом выдавил:
— Плесни-ка еще, Билли.
— На сегодня хватит, Джимми, — спокойно ответил бармен. — На сегодня хватит. Ты пьешь с самого утра.
— Какого черта! Ты здесь, чтобы продавать или нет? Давай наливай и хватит давить на меня! На меня и так столько давили за эту неделю. Я же никогда и пальцем ее не тронул, да и как можно. Если бы у нее все было бы в порядке, тогда другое дело. Я уже говорил об этом Сэму. Правда, Сэм? — Он повернулся к своему приятелю.
— Ну да, конечно, Джимми, говорил. Ну, да, говорил, — подтвердил Сэм.
— Это же гадина, а не человек, этот мастер Роланд. Что отец, что сын. Тоже мне — господин Роланд! Господин то, господин это. Боже мой! Придет день, и я еще плюну ему в глаза. Даже не стал меня слушать, не стал — и все! Замахнулся плетью, вот что он сделал. Жаль, не ударил. А не то я бы вытряхнул из него кишки.
