Дебора Смит - Голубая ива
Отец с матерью ссорились из-за денег, как всегда, громко кричали друг на друга. Затем отец бросился на мать, сорвал с нее юбку и повалил на мраморный пол бельведера. Мать ударила отца по щеке, а он дал ей такую пощечину, что она пронзительно вскрикнула. Расстегнув ширинку, мужчина грубо раздвинул ей ноги и навалился на нее всем телом. Не обращая внимания на протест, шумно задвигался. Затем, застегивая брюки, презрительно бросил:
— Ты, дешевка, ничем не лучше меня. Избалованная сучка.
На следующий день мать искромсала свое нижнее белье садовыми ножницами. А через некоторое время купила новое. Родители всегда находили деньги на свои прихоти — туалеты, вечера, путешествия. Отец входил в правление «Коулбрук чайна», но дядя Чарли не слишком утруждал его работой в компании, и у него была масса свободного времени.
Водовороты их семьи пугали Артемаса. Лишь в одном месте он чувствовал себя в безопасности.
Голубая Ива. В течение последних двух лет Артемас проводил праздники и лето с полной достоинства бабушкой Коулбрук.
Запущенное поместье с разрушенными надворными строениями, темными лесами, заросшими полями и огромным особняком, в котором отдавалось эхо, Голубая Ива в фантазиях семилетнего ребенка была полностью скрыта от случайных взглядов и охранялась бдительными горами Джорджии. Зи Маккензи — домоправительница, ее муж, Дрю, — садовник. Родители Дрю жили на ферме в глуши за озером и холмами, тянущимися вдоль старой дороги чероки [3]. Они были бедны, говорила бабушка, но они были Маккензи, и это обстоятельство всегда придавало им исключительность.
Бабушка также считалась личностью незаурядной. Люди шептались, что в молодости она была очень боевой и, окрутив деда, вышла за него замуж. Однажды во время депрессии дед допустил промах и выбросился из окна на Уолл-стрит. И тогда, чтобы помочь бабушке, его сестры забрали у нее моего отца и дядю Чарли.
Они уговорили бабушку остаться жить в поместье Голубая Ива, а сыновей ее воспитывали в Нью-Йорке. Артемасу очень нравилось, что бабушка теперь всегда жила в Голубой Иве, и можно было беспрепятственно навещать ее. А еще было здорово, когда бабушка говорила, что он — ее «утешительный приз».
Но она была слишком стара, чтобы проводить с маленьким мальчиком все время, и он невольно очень сблизился с семьей Маккензи. И полюбил их настолько, что, вспоминая о родителях, зачастую чувствовал себя виноватым и смущенным. Не было дня, чтобы с Маккензи не случались какие-нибудь приключения. Если, думал Артемас, бедность означает только то, что ты живешь на такой вот, как у них, ферме, то я хотел бы быть таким бедным.
Коулбруки теперь тоже были бедны, но люди, не зная этого, все еще относились к ним с почтением. Это был один из секретов, который он должен хранить, строго сказала бабушка.
Вместо денег Коулбрук имел лишь верных друзей и свое имя. Мать говорила, что этого достаточно, если знаешь, чем будешь заниматься.
Артемас решил бросить дальнейшее изучение семейных секретов, поскольку толку от них было мало.
* * *Миссис Маккензи за бесконечными разговорами вытирала фарфор Коулбрука.
— Габриэль придет, чтобы похмелиться, а Коулбрук, вероятно, прикажет дворецкому выгнать его, и Маккензи скажет ему, чтобы он спрятал свой зад до тех пор, пока не бросит пить, — важно сообщила она Артемасу. — Тут уж старый Габриэль забудет о запое до конца своих дней.
Артемасу нравился жаргон, на котором изъяснялась миссис Маккензи.
— Маккензи и Коулбруки притягиваются друг к другу подобно зелени к заднице лягушки, — продолжала она. — За столько лет между ними накопилось столько секретов и тайн, что тебе, Арти, трудно представить. А Голубая Ива является центром их соглашений и всегда останется им.
— Каких соглашений?
— Что-то вроде круговой поруки; пока кто-нибудь не нарушит ее, каждый будет чувствовать себя в безопасности.
Миссис Маккензи тяжело вздохнула и прекратила уборку, положив одну руку на огромный живот. Лучи сентябрьского солнца, проходящие сквозь высокие окна особняка, бросали на нее странные тени. Ее рыжие волосы, заплетенные в толстые косы и уложенные на макушке, отсвечивали кровью.
Она нагнулась над Артемасом, который, сидя на ковре, обнял свои колени и как завороженный смотрел на нее. Только что она рассказывала ему о деде Маккензи, употреблявшем слишком много маисового ликера и набросившемся на проповедника. Теперь Артемас ждал истории о нападении.
Но миссис Маккензи прикрыла глаза и стала раскачиваться взад-вперед; лицо ее покраснело, на нем отразилось страдание. Вряд ли это было началом истории.
Артемас подскочил как ужаленный:
— Что случилось? Шевелится ребенок?
Она выдохнула, засмеялась и открыла глаза.
— Нет, это матушка природа что-то планирует на ближайшее будущее. — Она подмигнула Арти своими добрыми глазами, почти такого же цвета, как и синяя картинка на фарфоровой тарелке, которую она вытирала, и провела блестящей рукой по лицу. Слезы брызнули из ее глаз, подобно лимонному соку.
А Коулбруки никогда не плакали. Они знали, чего они хотят и как этого достичь, говаривал отец, и Артемас сдержал слезы.
— Я не смогу больше приезжать сюда. Бабушка закрывает Голубую Иву на следующей неделе. Она переезжает жить в Нью-Йорк.
Миссис Маккензи, которая всегда шутила и смеялась, в первый раз выглядела грустной. Она быстро нагнулась и поцеловала его в лоб. Он обнял ее за шею сильными загорелыми ручонками и крепко к ней прижался.
— Ты слишком серьезен для своего возраста, полон тревог. Давай поговорим о чем-нибудь веселом. — Она улыбнулась. — Дрю, когда был маленьким, говорил, что сделает так, чтобы Луна светила всегда, а твой дедушка купил движок и сделал здесь светлыми все вечера. Однажды, когда пришел Фред Астер… — Она замолчала, с трудом делая еще один вздох. — Боже, — выдохнула женщина и обхватила живот трясущимися руками.
Артемас застыл рядом.
— Фред Астер тоже на кого-то накинулся? — И вдруг до него дошло, что и эта история уже закончена. Он весь вспотел от страха. — Что, ребенок вылезает?
— Надеюсь, ничего страшного. Еще рановато…
Миссис Маккензи издала сдавленный крик. Шагнув назад, она с искаженным лицом принялась разглядывать темные пятна на потертом восточном ковре. Артемас в ужасе увидел мутные ручейки, струящиеся по ее чулкам и крепким зашнурованным ботинкам.
Держась за живот, она, шатаясь, подошла к высокому канапе и, расставив ноги, грузно опустилась на него. Какая-то жидкость хлынула на бархатную обивку, потекла по золоченой ножке дивана. Артемас знал, что это мебель в стиле Людовика XV и людям здесь мочиться не следует.
