Елена Колядина - Мелодия моей любви
На экране беззвучно сменялись кадры фильма: заснеженные горы, всадники.
Справа от Лиды сквозь толстое стекло едва пробивался густой желатиновый свет.
Девушка вытянула шею, осторожно заглянула внутрь и увидела свое отражение в комнате, обшитой деревянными рейками и белыми плитами, с большим микшерским пультом.
Пошарила взглядом: в застекленной кабине обнаружились навороченная цифровая станция и роскошные микрофоны!
Лида повеселела.
Пересыпкин говорил, здесь есть студия электронного синтеза и обработки шумов, можно создавать спецэффекты! Вот бы прямиком туда! За мощный двухъядерный компьютер, в электронную фонотеку!
Она покрутила головой: может, дверь где-то рядом?
Но увидела лишь лунным туманом белеющие в темноте раковину и унитаз.
«Это, значит, и есть обещанное Пересыпкиным огромнейшее количество разнообразных фактур для записи синхронных шумов? – хмыкнула девушка. – Когда Лидия Гречинина впервые переступила порог известного на весь мир киноконцерна, ее встретил ликующий шум унитаза! Ладно, хоть что-то услышала…»
Она поставила на пол сумку, расстегнула пуховик.
И вдруг в затхлой сырой темноте жалобно зазвенела степь, навзрыд закричала птица, женщина с фиолетовыми глазами молча сжала окоченевшее тельце младенца, бешеный ветер рвал ее старинные одежды и присыпал прорехи и складки сухим снегом.
Лида задрожала, широко раскрыла глаза, порывисто вдохнула раскрытым ртом. В горле запершило.
Степь, птица, ветер затихли. Внезапно, словно на них накинули ватное одеяло.
Лида вглядывалась в мрачные силуэты и контуры, но не могла понять, чем заставлено и завалено огромное помещение, напоминающее развалины замка после землетрясения?
Наконец глаза привыкли к темноте, и девушка увидела посреди зала, чуть ближе к левому краю экрана, грузную женщину перед свисающим из-под потолка микрофоном.
Лида медленно, почти ощупью, пошла вперед мимо вереницы никуда не ведущих дверных и оконных проемов, за которыми чернели стены.
Ноги то вязли в песке, то цеплялись за брусчатку.
Вдруг каблуки ее сапог звонко простучали по паркету.
Женщина перед микрофоном развернулась, качнув широким платьем, и зычно гаркнула:
– Кто разрешил?!
Лида вздрогнула, опомнилась и растерянно уставилась на даму.
– Кто такая, черт возьми?!
– Я из Петербурга, Лидия Гречинина, – срывающимся голосом забормотала девушка. – От Пересыпкина: он сказал, здесь есть Фаина Акиндиновна, самая опытная в стране… Фактуры все знает… Господи, что это сейчас был за звук? Откуда? Я с ума сойду, никогда ничего подобного не слышала! Не подскажете, как найти Фаину Акиндиновну?
– Я – Фаина Акиндиновна. Что ж ты, дитя, во время записи топаешь, ровно зебра цирковая?!
– Простите, пожалуйста! Я услыхала звуки, меня как под гипнозом повело. Что это плакало так?
Женщина щелкнула выключателем старенькой лампы, давшей миску жидкого света, и похлопала по прижатой к пышному животу металлической конструкции размером с мясорубку.
– О! Сама сварганила: эту часть на помойке на даче нашла, а это внук из игрушки выдрал.
Фаина Акиндиновна крутанула рукоять, и в воздухе повисло рыдание.
Когда звук истончился и вновь наступила тишина, женщина положила звякнувшую конструкцию на столик и энергично спросила в микрофон:
– Как там наши дела?
– Ой, отлично, Фаиночка! – раздалось из динамика. – Записано, спасибо, моя дорогая!
– Тигранчик, ты откуда появился?
– Прокрался!
– Иду здороваться! Пойдем, Лида тебя зовут? Лидия, роскошное имя! Такое, знаешь ли, с отзвуком Крыма моей юности и ароматом черного вина… «Утомленное солнце нежно с морем прощалось!»…
Фаина Акиндиновна с грацией раздавшейся с годами газели поиграла полными руками и большой грудью, шумно дыша, обхватила рукав Лидиного пуховика и потащила девушку через темный зал.
– Сейчас разденешься, попьем чайку. С поезда, наверное? Холодная, голодная? Чайничек поставим, у меня пирожки с капустой есть.
Из микшерской вышел высокий молодой мужчина с носом, похожим на утес над Угрюм-рекой.
Лида сразу узнала известного режиссера.
Фаина Акиндиновна еще раз весело воскликнула «Тигранчик!», расцеловалась с режиссером щеками, велела передавать привет супруге и, бодро вскинув кулак, заверила:
– Помяни мое слово, вернешься с призом!
Режиссер трижды мелко сплюнул.
– Можешь не плевать, у меня глаз хороший! – заверила Фаина Акиндиновна.
– Спасибо вам, дорогая! – поблагодарил мужчина, кивнул Лиде и пошел из студии, оставляя за собой шлейф синеватого льдистого аромата.
* * *Два дня Лида провела… в сказке? В чудесном мире мечты? А может, в раю: где еще воздух наполнен такими ясными, чистыми, загадочными и волшебными звуками?
Лишь глубокой ночью (работа студии была расписана круглосуточно) девушка прикорнула на пару часов на старом диванчике, но даже во сне думала об услышанных звуках.
Студия встретила Лиду грубым нагромождением старья, а оказалась пещерой Али-Бабы, только хранились в ней не золотые кубки да сундуки с алмазами и рубинами, а россыпи драгоценных шумов.
Каждый предмет, извлеченный Фаиной Акиндиновной из ящика, снятый с полки или поднятый с пола, издавал эталон звука: никаких посторонних примесей, досадных помех, налипшей грязи.
И сердце Лиды подхватывало звон, трель или шорох и дрожало чутким серебряным камертоном.
Вдоль одной из стен зала стояло множество прикрепленных к полу дверей. Лида открывала каждую и с восторгом слушала таинственный скрип тяжелого притвора средневекового замка или кокетливый стук зеркально-золоченых створок французского будуара, хай-тековское щелканье титановой двери будущего или жуткий стон навсегда захлопывающейся тюремной двери. Здесь были двери, ведущие в русскую баню, камеру, коммунальную квартиру, подземелье. Рядом стояли калитки, ворота, плетни. В любой момент готовы были клацнуть многочисленные засовы, задвижки, замки. Окна деревенских изб и панельных домов ждали возможности распахнуться, щелкнуть шпингалетами, хлопнуть форточками, прозвенеть стеклами. Унитазы и раковины всех эпох: эмалированные, фаянсовые, корабельные или больничные, с парой медных кранов или свисающей с бачка ручкой на цепочке, ржавые и сияющие, рукомойники и старинные ванны шумели, звонко капали, сливали и наполняли видеоматериал звуками воды.
Песок, в котором увязли Лидины каблуки, оказался одной из дорожных фактур: в полу зала были вырезаны квадраты, наполненные глиной, гравием, асфальтом, каменной брусчаткой. Во время озвучения одного из эпизодов (по экрану шла юная девушка в золотистых туфельках) Фаина Акиндиновна молодо процокала каблуками стоптанных башмаков, и, если бы Лида не видела своими глазами, решила бы: звонкий шум в студии производит балерина, а не пожилая фигуристая дама.
