Татьяна Тронина - Люблю, убью, умру…
Но чем невозможней казалось мне происходящее, тем острее было наслаждение. Не знаю, сколько времени все это длилось — наверное, долго.
— Правда, чудо… — прошептал человек, у которого я была на коленях. — Хотя у меня было предчувствие, что сегодня непременно что-то должно произойти… Лиза! Ты мне не снишься?
— Очень может быть, — дрожащим голосом ответила я, боясь, как бы не отказало сердце — оно трепыхалось в груди, как сумасшедшее. — А мы уже на «ты»?
Он засмеялся:
— После всего, что между нами было, я вообще как честный человек обязан на тебе жениться.
— Ты — честный человек?
— Да, я честный человек. Но это неважно.
— А что — важно? — спросила я, не в силах оторваться от него. Он был такой теплый, он пах мятой, его волосы хотелось все время гладить!
— Ничего не важно… Плохо только, что скоро утро. Я пойду к тебе!
— Вот еще! — спохватилась я. — Да я сгорю со стыда, если Нина Ивановна утром обнаружит тебя в моей постели!
Спать я так и не легла. Едва только забрезжил рассвет, я быстро собралась, на клочке бумаги написала Нине Ивановне благодарственную записку, туманно сообщив, что «о результатах исследования сообщу дополнительно», и смылась по-английски из этого милого дома.
Села на первую, раннюю, почти пустую электричку и укатила в Москву.
Стоит ли говорить о том, что я ни о чем не могла думать, кроме как о той ночи. Мне почему-то казалось, что все происшедшее не про меня, что оно — лишь эпизод из какого-то кинофильма. Случайность, которой не стоит придавать значения. Что же касается Саши, то для него оно, как и для всякого мужчины, обычная история. Спасибо ему, что он за столь короткое знакомство умудрился признаться мне в любви. Все было красиво — ночь, сад, и слова любви, и сама любовь.
Чтобы немного отвлечься от своих мыслей, я принялась читать рукопись, которую дала мне Нина Ивановна.
Рукопись:
«…Дмитрий Петрович Калугин был известным московским адвокатом. Хотя имя Дмитрия Петровича не гремело, вызывая ажитации вроде той, которая следовала за именами Плевако или Кони, — нет, совсем нет, но он был, безусловно, популярен, поскольку числились на его счету пара громких процессов, которые моментально стали известны среди либерально настроенной части населения.
Дмитрию Петровичу было всего сорок четыре года, семимильными шагами он шел к славе и богатству…
У него была семья — жена и пятнадцатилетний сын Андрюшенька, в котором он души не чаял, чрезвычайно талантливый и милый мальчик.
Жена адвоката была замечательной красавицей, но со странностями, как считалось в обществе. Многое ей прощалось за необыкновенную красоту и свободный, не стесненный никакими условностями характер, но большинство местных кумушек так и не смогло успокоиться, видя, что Зинаида Александровна Калугина не признает корсетов и не укладывает свои волосы на манер китайской пагоды или восточной фиги, как было в то время принято. Она ходила с распущенными волосами, подобно святой Цецилии, и в платьях свободного покроя, изобретенных ею самой. Впрочем, отсутствие корсета ничуть не портило ее — талия у Зинаиды Александровны была такой, что любая записная модница позавидовала бы.
Любили они все друг друга чрезвычайно, до исступления, и дня друг без друга не могли прожить. Андрюшенька был примерным и почтительным сыном, а Зинаида Александровна и Дмитрий Петрович вели себя на манер тех самых голубков из старинного романса, что «никогда не ссорятся». Даже почитательницы адвокатского таланта главы семейства не могли потревожить сей небесный альянс.
Но человек предполагает, а бог располагает — не могут вечно царить на земле мир и идиллия, нет-нет да и нарушает всеобщее благорасположение какое-нибудь бедствие вроде чумы, мора, войны или обычной инфлюэнцы. Никто не мог предположить, что празднование Нового года вкупе с ожиданием двадцатого столетия окажется столь роковым для семейства Калугиных.
Как всегда в сочельник, в их доме собралось много народу — устроили маскарад, танцевали, в таперы взяли известного пианиста, прославленного на всю Москву. Зинаида Александровна была особенно прекрасна в образе Феи грядущего. Было шумно и весело, но после боя часов, ознаменовавших, что Новый год и новый век наступили, Зинаиде Александровне нестерпимо захотелось побыть хоть минуту наедине со своими мужем, чтобы сказать тому слова любви и признания, которые теснились у нее в груди.
Разгоряченные танцем, они выскочили на открытый балкон. Ночную Москву освещала праздничная иллюминация, где-то вдали трещали и брызгали разноцветными искрами фейерверки, падал снег, и было так хорошо, что Зинаида Александровна довольно надолго растянула свою поздравительную речь.
Затем они вернулись в общую залу и продолжили веселье.
На следующее утро Дмитрий Петрович почувствовал себя нехорошо. Он весь день провел дома, отложив визиты, кутался в стеганый атласный халат и немного капризничал, требуя себе то горячего чая с лимоном, то водки с перцем. Зинаида Александровна удовлетворяла все прихоти своего простуженного мужа, называла его «мой медвежонок», кутала его ноги в теплый плед и смущенно ругала себя за вчерашнюю неосмотрительность.
— Знаешь, это я виновата, — говорила она. — Не стоило нам выходить на балкон — все-таки ты был разгорячен после танцев…
— Пустое, пройдет, — отмахивался Дмитрий Петрович. — Обычный насморк, не стоит тревожиться…
На следующий день он уже не шутил, и не капризничал, и с постели не вставал. Похоже, простуда взяла свое. На третий день был приглашен известный профессор Шредер. Зинаида Александровна уже начала беспокоиться и два раза принималась плакать, запершись у себя в спальне. Впрочем, Шредер ничего опасного не нашел и заметил, что по городу ходит инфлюэнца.
— Здоровье у вашего мужа крепкое, он легко перенесет эту простуду, — сказал он. — Но понаблюдать надо…
Шредер был и на второй день, и на третий. И каждый день его лицо становилось все недовольнее, словно Дмитрий Петрович разочаровывал его сильнее и сильнее. Через пять дней созвали консилиум, и убитой горем Зинаиде Александровне было объявлено, что у ее мужа простуда осложнилась крупозным воспалением легких…
Она не отходила от мужа, не спала и не ела почти, каждая минута ее была посвящена непрерывной неумолчной молитве о его здравии, но бог словно не слышал ее.
К концу второй недели нового столетия Дмитрий Петрович умер.
Это было столь внезапно и несправедливо, что Зинаида Александровна как будто помешалась. Она вдруг представила свои дни без мужа, без его любви и обожания, без забот о нем, она представила, каким невыносимым и бессмысленным будет ее жизнь без него, и наказание показалось ей страшнее преступления.
