Сандра Браун - От ненависти до любви
— Ты хочешь сказать, она не прочь переспать с тем, кто может ей это место обеспечить? — прошипела сквозь зубы Бонни, не терпевшая недомолвок.
— Ага…
— Она и тебе предлагала?
Уперев мясистые кулаки в пухлые бока, Пинки устремил на нее испепеляющий взгляд.
— Да, предлагала! Ну и что из этого?
— И что же ты? — хладнокровно допрашивала Бонни.
— Ничего! Я в постели сделок не заключаю.
Благосклонно улыбнувшись, Бонни снова расслабилась в кресле.
— Что же ты в ней, интересно, делаешь?
Застонав от отчаяния, Пинки повернулся к Кари.
— В общем, твое рабочее место — за тобой.
— Спасибо, Пинки, но мне отпуск не нужен. Постараюсь выйти, как только перееду отсюда на новое место. Томас бы меня понял, — добавила она тихо, опустив голову. Ее палец скользил по краю бокала.
Многозначительно взглянув на Пинки, Бонни встала.
— Мы, пожалуй, пойдем, Кари. Если, конечно, больше тебе сегодня не нужны. Ты только скажи…
Кари тоже встала.
— Нет-нет, спасибо вам обоим. Со мной все будет в порядке. Мне и в самом деле хочется побыть одной.
В прихожей Пинки взял ее за руку.
— Выходи на работу когда сочтешь нужным. Будем рады видеть тебя в любой день. Об одном прошу — пощади себя. Твои жертвы никому не нужны.
— О каких жертвах ты говоришь? С моей стороны их нет и в помине.
— Ну и характер! Вот что мне по-настоящему в тебе нравится.
Кари ласково улыбнулась ему. Даже в темном костюме и строгом галстуке он выглядел помятым и взъерошенным.
— А про ноги забыл? — лукаво напомнила она.
Чмокнув ее в щеку, Пинки смущенно отвернулся. Бонни уже стояла рядом с машиной в ожидании, когда он откроет перед ней дверцу.
— Чего стоишь? — буркнул ей Пинки. — Садись.
Он втиснулся за руль, и Бонни не оставалось ничего иного, как открыть дверцу самой. Сев справа от водителя, она хлопнула дверью так, чтобы он почувствовал ее недовольство. Машина тронулась с места.
На губах Кари появилась слабая улыбка, но быстро исчезла, стоило молодой вдове остаться наедине с пустотой этого огромного дома, пустотой своей теперешней жизни.
Ледяное пиво обжигало горло. Оно было таким холодным, что невозможно было даже почувствовать его вкус. Он поставил открытую банку на стол и устало опустился в свое любимое кресло, которое было словно специально сконструировано для его спины. Усталость начала понемногу уходить из позвоночника. Приставив ладонь козырьком ко лбу, он уставился в телевизор. Звук был выключен — комментарий к этому сюжету из выпуска теленовостей зритель знал уже наизусть. А вот картинкой он был по-прежнему заинтригован.
Должно быть, он один не присутствовал на этих похоронах. Первая пресвитерианская церковь была набита до отказа — там давно уже негде было яблоку упасть, а народ все прибывал, постепенно заполняя церковный двор. Почти все присутствующие сочли своим долгом присоединиться к длинной похоронной процессии, которая проследовала из церкви на кладбище. Все телестанции Денвера в подробностях освещали пышную погребальную церемонию.
Томас Уинн, предприниматель, специализировавшийся на сделках с недвижимостью, и одновременно один из «отцов города», пользовался всеобщим уважением. Жена у него была красивая и умная, телезвезда вдобавок. Вдвоем они олицетворяли американскую мечту. Но, к сожалению, всему приходит конец. Мечте тоже.
И ему, Хантеру Макки, судьбою уготовано разбить остатки этой мечты вдребезги, превратив жизнь вдовы Уинна в кромешный ад.
Зазвонил телефон. Сдвинув очки в черепаховой оправе на лоб, мужчина потянулся вперед и ткнул пальцем в кнопку «стоп» на панели видеомагнитофона.
— Макки, — отрывисто произнес он в трубку.
— Привет, Хантер, это Сайлас Барнс.
— Привет, Сайлас. Как первая неделя на пенсии?
— Беспокойно.
Хантер весело рассмеялся.
— Могу себе представить. Нелегко, должно быть, привыкать к тишине, после того как больше двадцати лет пропарился в шкуре окружного прокурора Денвера.
— Новости по телевизору смотрел? — Бывший прокурор, отринув светские условности, перешел к сути дела. Этот человек не разменивался на пустопорожнюю болтовню, и Хантеру это нравилось.
— Да, — ответил он, мгновенно посерьезнев. — Ну и дельце ты мне подбросил, Сайлас.
— Ты уж извини меня. Оно и до этого было непростым. А уж теперь…
— И не говори, — тяжело вздохнул Хантер, запустив пальцы в свои волосы цвета красного дерева. — Грехи мистера Уинна переходят по наследству к его вдовушке.
— Такая молодая, симпатичная…
— Что-то скуповат ты на комплименты, Сайлас. Она заслуживает большего.
Старик рассмеялся.
— Так ведь о тебе же беспокоюсь, — чтоб ты не слишком размяк, думая о ней. Полагаешь, она согласится давать показания?
— Не знаю даже, как и просить ее об этом. Боязно как-то.
— Больно жирно будет — просить. Не исключено, что тебе придется попросту заставить ее разговаривать.
— Этого я опасаюсь еще больше.
— Ну что ж, как знаешь. Если чем-то могу быть полезен…
— Мог бы повременить с отставкой несколько месяцев, пока не распутал бы это дело до конца.
— Извини, брат, здоровье не позволяет. Сожалею, конечно, но приходится перевешивать это дело со своей шеи на твою. Ох, боюсь, увязнешь ты, Хантер, в этом болоте по уши, и очень скоро.
— Кажется, это называется продавать товар с нагрузкой, не так ли?
— Вроде того. Если бы я не был уверен, что ты все-таки сможешь выкарабкаться из этой трясины, то и не стал бы рекомендовать тебя на должность временно исполняющего обязанности. Остается подождать выборов, и этот пост станет для тебя постоянным. Во всяком случае, все пока к тому идет.
— Весьма польщен доверием. Спасибо, что позвонил.
— Счастливо…
Положив телефонную трубку, Хантер взял со стола банку с пивом и сделал осторожный глоток. Пока пленка в видеомагнитофоне перематывалась назад, он водрузил очки на нос и через несколько секунд постарался еще внимательнее всмотреться в знакомые кадры, хотя и видел их по меньшей мере раз десять, с тех пор как они впервые появились в выпуске новостей в шесть вечера.
Вот она — выходит из лимузина. Черное одеяние подчеркивает хрупкость этой женщины. Кажется, перед тобой не человек даже, а фарфоровая статуэтка, которую только толкни нечаянно — и осколки усеют землю. На толпу не глядит, от телекамер отворачивается, но осанка прямая, гордая.
Нелегко, наверное, быть знаменитостью, в особенности, когда на твои плечи наваливается подобная трагедия. Тысячи глаз устремлены на тебя, каждый стремится прочесть на твоем лице горе. Частная жизнь перестает быть твоим достоянием — туда лезут все кому не лень. И все же этой тоненькой женщине удается держаться с редким достоинством.
