Развод. Зона любви (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena"

Я встаю медленно, будто любое резкое движение может изменить ход моей жизни. Ну да, если ее еще можно изменить. Ладони липкие от пота, и я вытираю их о штаны. По коридору нас встречает запах сырости, плесени и железа. Здесь воздух тяжёлый, как груз, и он давит на грудь с каждой секундой всё сильнее. Я слышу свои шаги, но кажется, будто я иду во сне, а мои ноги не слушаются меня.

Почему я? Что я сделала, чтобы меня вызвали? Это ошибка? Или это новый способ сломать меня?

Коридор длинный, узкий, с тусклыми лампами, которые издают тихий электрический треск. Он сводит меня с ума. Я хочу повернуться и спросить у охранника: Что происходит? Меня сейчас накажут? Но мой голос застревает в горле.

Мы останавливаемся перед массивной дверью с табличкой: Начальник исправительной колонии № 5 . Полковник внутренней службы В.А. Горин .

Охранник толкает дверь, и я замираю на секунду, прежде чем шагнуть внутрь.

Кабинет. Тишина.

Я встречаюсь взглядом с мужчиной, который сидит за массивным деревянным столом и держит в руках моё личное дело. Серые глаза, холодные, без единой тёплой искры, впиваются в меня так, будто он видит всё до последнего шрама на моей душе.

Моя кожа покрывается мурашками. Этот взгляд пробивает меня холодом до костей.

Я делаю глубокий вдох и заставляю себя не отводить глаз. Он не увидит мою слабость. Никто больше не увидит.

Этот стол будто отделяет нас двумя мирами. Его пальцы медленно переворачивают страницы, а я чувствую себя оголённой, беззащитной. Он читает мою жизнь на бумаге, но ничего обо мне не знает.

Его холодные серые глаза цепляются за каждую деталь в папке, но, кажется, не моргают. Они скользят по строчкам, как сканеры, и от этого взгляда я хочу исчезнуть. Потом он смотрит на меня так, будто я не человек, а сложная головоломка, которую нужно разгадать. Словно он ищет во мне что-то, чего я сама не вижу.

Я стою, как на суде. Ком в горле разрастается с каждой секундой, но я не проглочу его. Я не заплачу. Я держу осанку прямо, несмотря на дрожь в коленях, которая становится всё сильнее. Пальцы сжаты в кулаки, ногти впиваются в ладони, чтобы вернуть мне контроль над собой.

Его голос режет воздух, как острое лезвие:

— Вы знаете, что тюрьма — это место, где слабые не выживают?

Я хочу ответить ему. Я хочу сказать: Я не слабая. Я уже это доказала, когда прошла через суд, через предательство мужа, через ночь с ножом у шеи. Я не сломаюсь. Но мои губы сжаты. Слова застряли где-то глубоко внутри меня, и я не могу их вытолкнуть.

Он наклоняется вперёд, локти опираются на стол, и его взгляд застывает на мне, пронизывая до самых печенок. До мяса, до последней молекулы. Серые глаза — холодные, как зимнее утро, в котором нет ни проблеска тепла. Я чувствую, как меня пронзают этим взглядом, словно он видит каждую трещину во мне, каждую слабость, которую я так отчаянно пытаюсь скрыть.

Я опускаюсь на стул медленно, как в воду, боясь погрузиться слишком глубоко. Дыхание сбивается, но я не позволяю ему стать заметным. Я должна держать себя в руках. Он не увидит, что внутри меня всё рушится.

Я сглатываю ком в горле и складываю руки на коленях, чтобы не выдавать дрожь в пальцах. Его присутствие давит, словно я стою на краю пропасти, и если сорвусь, он станет тем, кто увидит моё падение. Но я не упаду.

— Расскажите, что на самом деле произошло, — его голос тихий, но резкий, как плеть.

Моё сердце пропускает удар, а затем начинает колотиться быстрее. Я чувствую, как оно сжимается, словно что-то пытается вырваться наружу, но я держу это внутри. Я смотрю на его лицо и стараюсь не моргнуть, не отворачиваться. Я должна быть сильной. Если я сломаюсь здесь, всё закончится.

Слова вырываются медленно, но звучат ровно:

— Меня подставили.

Тишина обрушивается на нас, холодная и тяжёлая. Я чувствую её вес на своих плечах. Он молчит. Его глаза всё ещё впиваются в меня, как будто пытаются снять слой за слоем, добираясь до самого сердца.

— Знакомые слова. Здесь сотни тех, кого «подставили».

Понятно, что он мне не верит. Ну и не надо… Суд уже был и унижаться я не стану.

— Что заключенные? Не обижают?

— Не обижают!

— Точно? А это что?

Тыкает в синяк на моем запястье.

— Ударилась!

— Ну да…ударилась. Ты знаешь здесь и до смерти удариться можно, если молчать. Ничего с Коброй поговорим…

— Не надо! Я не жалуюсь!

— Надо!

Владимир замолкает, переворачивая последнюю страницу моего дела, но взгляд его остаётся на мне. Тяжёлый. Пронизывающий.

Мне кажется, что в этой тишине он слышит всё — мой рваный, сбившийся ритм дыхания, как скрипят мои ногти о ткань робы, как дрожат мои пальцы, сжимающиеся в кулаки.

Его глаза словно прикованы ко мне. Я чувствую их вес на своей коже, будто он оценивает не только мою историю, но и то, что осталось от меня самой после всего этого кошмара. Что за женщина сидит перед ним? Он ищет во мне страх. Может, мольбу о помощи.

Но я не дам ему этого.

Я сжимаю руки на коленях, так сильно, что ногти впиваются в кожу. Боль помогает мне сосредоточиться, глушит желание отвернуться. Я смотрю на него прямо. Я не отступлю. Если я хоть на мгновение покажу слабость, он будет знать, что сломал меня. А этого я не позволю. Никому.

Его взгляд задерживается на мне чуть дольше, чем положено. Секунды тянутся, пока мы смотрим друг на друга. Моё сердце колотится так быстро, что кажется, он слышит его стук. Но я держусь.

Вдруг он моргает и резко отводит взгляд в сторону, будто сбрасывает с себя что-то. Его пальцы едва заметно сжимаются на папке с моими документами.

Он ждёт, что я попрошу о чем-то, но я не дам ему этого удовольствия. Никто больше не увидит меня слабой.

Он встаёт, высокий и уверенный, прохаживается по кабинету, сложив руки за спиной. Его шаги звучат, как удары молота по железу, и каждое его движение отдаётся эхом у меня в груди. Я чувствую это. Но я заставляю себя сидеть прямо, неподвижно, словно я — камень.

Он останавливается у окна и смотрит в него, но я знаю — это лишь пауза. Он не закончил.

— Вы слишком гордая для того, чтобы просить? — произносит он наконец. Его голос звучит медленно, почти разочарованно. — Но это тюрьма. Здесь гордость убивает быстрее ножа.

Эти слова, как удар в живот. Я понимаю, что он прав. Здесь гордость — это не достоинство, это слабое место. Но я не позволю ему забрать мою гордость. Это всё, что у меня осталось.

Я снова сжимаю руки на коленях.

Владимир закрывает папку с моим делом. Тяжёлый звук захлопнувшегося картона отзывается гулом внутри меня. Как будто закрыли дверь, за которой я оставила шанс на спасение.

Я не двигаюсь. Сижу на краю стула, держу спину прямо, хотя мышцы уже ноют от напряжения. Но когда я поднимаю взгляд на Владимира, его глаза уже на мне.

Задержались чуть дольше, чем нужно.

Это не просто деловой взгляд, которым начальники оценивают заключённых. Здесь есть что-то ещё. Я не понимаю, что именно, но это что-то обжигает сильнее, чем холод бетонной камеры, где я каждую ночь закрываю глаза в страхе, что её больше не открою.

Почему его взгляд оставляет на мне след, словно ожог?

Я хочу отвернуться, но не могу. Что он видит во мне сейчас? Раздавленную женщину, которой отрезали доступ к прошлому? Или ту, кто отчаянно держится за остатки гордости, пока её мир рушится на куски?

Он откашливается и резко отворачивается к окну. Его спина напряжена, как струна, плечи чуть подняты — будто он пытается избавиться от мысли, которая засела слишком глубоко.

Почему его взгляд обжигает сильнее, чем холодная камера? Почему я чувствую этот огонь даже сейчас, когда он смотрит в окно, а не на меня?

Тишина. Только звук моих рваных вдохов и тихий скрип его кожаных ботинок, когда он делает один шаг к подоконнику.