Выше стен (СИ) - Ру Тори

Прерывисто вздыхаю, но неясное томление в груди не позволяет избавиться от нехватки воздуха.

Когда-нибудь мы встретимся и внесем в жизни друг друга новые краски.

Я много думаю о будущем: вижу его в деталях, верю, что все сложится хорошо, что я, как и мама, наколдую себе счастье.

Что найдется кто-то такой же надежный, как эта стена, похожий на маминого мужа… И мне больше не пригодится оболочка отмороженной пофигистки, не нужно будет бояться одиночества и незнакомых мест — ведь он никогда не оставит меня одну.

А если ты не один — тебе все по силам!

Провожу ладонью по стене и выключаю свет.

Мир погружается во тьму, лишь звезды загораются ярче, пронзая зрение ледяными сверкающими иглами, а душу и сердце — ожиданием чего-то неведомого и нового, зовут за собой, безмолвно кричат о том, что все мы — часть вселенной.

Я снова плачу. В этот момент я люблю весь мир. Пусть в нем сплошной кавардак и засада, пусть я не понимаю его законов, но чувствую себя как никогда живой.

5 (Святослав)

Отщелкиваю в темноту окурок и смотрю на экран смартфона — карьера мальчика на побегушках бесславно оборвалась на два часа раньше окончания смены, и мне некуда идти.

Я мог бы заявиться домой, устроив внезапную радость матери и ее дорогому гостю, но слушать вопли и нытье, какой я никчемный, совершенно не хочется.

Прячу руки в карманы и иду к остановке, на ходу запрыгиваю в заднюю дверь последнего автобуса, занимаю место у окна и вставляю в уши наушники.

Адский тяжеляк очищает голову от ненужных мыслей, глаза закрываются, и я откидываюсь на спинку сиденья. Сновидения успевают мелькнуть разноцветным кислотным ковром, но кондуктор трясет меня за плечо и объявляет, что уже конечная.

Покорно вываливаюсь наружу, и тишина со звоном обрывает куплет на полуслове. Смартфон безвременно сдох. Матерясь, я бросаю его на дно рюкзака и осматриваюсь.

Меня обступают черные стены домов так и не ставшего родным двора, кривые деревья и фонарные столбы.

В шараге горит дежурный свет, у тренажеров мелькают точки зажженных сигарет и тени местных стремных типов.

Не реагируя на их окрики, прохожу мимо и ныряю в проем между отогнутыми прутьями забора. Я оказываюсь в дикой природе — воздух пахнет сыростью, мокрая трава с хлюпаньем пружинит под берцами, ветки низкорослых садовых яблонь цепляются за рюкзак и толстовку.

Через сотню шагов старый сад сменяется пустырем, впереди маячат белесые стены заброшенных домиков дачного массива, и я ускоряюсь, почти бегу. Ветер толкает меня в спину и мгновенно подлетает к черному небу, разнося по окрестностям эхо собачьего лая.

Вокруг никого, горожане предпочитают обходить эту местность десятой дорогой.

Однажды, в конце девятого класса, мы с моей девчонкой Яной слиняли с уроков и напились здесь до поросячьего визга. Нас искали до самого утра, а когда нашли, мало нам не показалось.

Мой папаша орал так, что чудом не словил инсульт, и мать в первый и единственный раз вступила с ним в коалицию. Они в один голос твердили, что гулять по заброшенным дачам опасно. Будто пьяные ночные заезды без водительских прав, дурь и сладкий дым кальянов были менее опасными для моего здоровья.

Я усмехаюсь:

— Ну и где вы сейчас со своей заботой?

В кустах кто-то шарится, сквозняки грохают и скрипят трухлявыми дверями, жилой микрорайон урчит и перемигивается холодными огнями далеко позади. Заросшая тропинка принимает вправо и вверх — я взбираюсь на холм и натыкаюсь на кирпичную стену крайнего коттеджа.

«Квартал для нищих» возник на городской карте еще до моего рождения — внезапно разбогатевшие люди вкладывали капиталы в недвижимость, соревнуясь между собой в крутизне и богатстве. Но многие дворцы так и остались недостроенными: кому-то не хватило миллионов, кому-то — жизни…

Неприступный и поражающий воображение замок, выросший на холме у дач, ждала та же незавидная участь: строительство забросили, а трехметровый массивный забор потихоньку растаскивают на кирпичи для мангалов и бань, в одном месте разобрав почти до основания.

Сквозь крапиву и бурьян я продираюсь к руинам — плюю на ладони, подтягиваюсь, оказываюсь на остатках кладки и поднимаюсь наверх.

Встаю во весь рост, и кружится голова — я нахожусь на самой высокой точке города, впереди, как на ладони, пролегли ровные линии улиц коттеджного поселка с аккуратно подстриженными газонами и заборами вдоль задних дворов, слившихся в единую монолитную стену, и бескрайнее поле за ними.

Снимаю с плеч рюкзак, роняю у ног и сажусь на кирпичи, роюсь в карманах, прикуриваю от отсыревшей спички и затягиваюсь горьким дымом.

Я сижу над миром, поделенным стеной на мир богатых и бедных, наблюдаю за сизыми завихрениями и умираю от скуки.

Там, внизу, в обоих мирах, люди спят, устав от ежедневной будничной возни, проблем и борьбы за место под солнцем. Никто из них никогда не полетит на Луну, не повернет время вспять, не излечит мир от войн и болезней.

Мне не нужны их примитивные радости — я один. Одиночки сильнее. Потому что они ни от кого не зависят.

Прищурившись, пытаюсь разглядеть вдалеке дом, где жила Яна. Ее я мог слушать часами, раскрыв рот, — сердце бешено стучало, и мозги коротило. Я любил ее как ненормальный.

Последний школьный год прошел в сплошном сумасшедшем угаре: мы обжимались по углам прямо в коридорах гимназии, за что регулярно получали по башке от учителей и директора, убегали с уроков и трахались, пока родителей не было дома, ни на минуту не отлипали друг от друга и не видели никого вокруг. Пока все разом не рухнуло.

В глаза попадает дым, я моргаю.

Теперь она далеко: учится в престижном столичном вузе, а все, что осталось мне, — мониторить ее соцсеть и не спать ночами, сгорая от чистой ненависти к себе.

Кроны тополей шумят желтеющими листьями, вновь раздается собачий лай.

Я сдаюсь и перевожу взгляд на коттедж, притаившийся у подножья холма, — не самый шикарный, но в нем я рос и строил планы на будущее, засыпал под вопли и звон разбитой посуды, ни о чем не думал и был счастливым.

Боль снова режет по сердцу: в моем окне горит тусклый свет.

Эта мразь, ставшая объектом обожания и заботы папаши, там уже обустроилась, окончательно вышвырнув меня из моей собственной жизни.

Я задыхаюсь от обжигающей, словно сухой лед, ярости и вдруг чувствую одуряющую легкость принятого решения.

Лицо перекашивает улыбка: мир окончательно поехал или я — мне все равно.

…Я подыграю ей в дурацком споре.

Почему бы и нет?

А потом она пожалеет, что вообще посмотрела в мою сторону.

Свет в окне гаснет, надо мной разверзается космос — пустой и безжизненный. Он знает, что все мы разобщены и одиноки, что смысла не существует, и даже Солнце — источник жизни — окружает лишь кромешная тьма.

6 (Регина)

В открытое окно влетает легкий ветерок, солнце светит совсем по-летнему, блики и тени сплетаются в причудливые кружева на стенах просторной столовой.

Тяжко вздыхая, мама смотрит сквозь меня, но в ее глазах таится тихое осторожное счастье.

Опускаю лицо и разглядываю темно-бордовый отпечаток помады на краешке чашки. Я нервничаю до мелкой дрожи, азарт и ужас разгоняют пульс, мысль о том, что мне предстоит сегодня, оттесняет все другие мысли на задний план.

— Ну как? — Мама приходит в себя, кивает на мою опустевшую тарелку. — Съедобно, Регин?

— Обалденно! Ты — бог кулинарного искусства! — убеждаю со всей искренностью, и она прерывисто всхлипывает.

— Чем же Андрюша там будет питаться… Ресторанная еда и его гастрит совершенно несовместимы. Ох уж мне эти командировки!

— Он вернется через каких-то две недели! — напоминаю я, но взгляд напротив снова наполняет безотчетная тревога.

Еще бы: мы наконец стали семьей, но маме все еще приходится волноваться из-за рациона Андрея.