Секунда между нами - Стил Эмма

Наконец показался их дом. Интересно, чем сегодня занималась мама? Может, отдыхала или рисовала. В последнее время она как-то быстро от всего устает. В отличие от папы – тот кипит энергией, даже если за день не проронит и слова. Весь день они бродили по пляжу и близлежащему лесу.

Поднимаясь по дорожке, она слышит хруст гравия под сапогами. Вот в поле зрения появляется синий фасад Ларчфилда и дверь, увитая плющом с одной стороны. Из окон на первом этаже льется теплый свет, – в холодное время дом выглядит по-особенному уютно. Ей всегда нравилось, что их дом скрыт от посторонних глаз высокими деревьями. Летом весь сад утопает в цветах, посаженных мамой. Дженни всегда казалось, что Ларчфилд похож на домик из сказки.

Отперев тяжелую входную дверь, папа переступает порог. На мгновение останавливается и принюхивается.

Пахнет горелым.

Через секунду он уже мчится по коридору, а Дженни, торопливо стянув сапоги, бежит следом.

Мама.

Сквозь задымленный коридор она видит, как папа быстро пересекает кухню и открывает окно. Мама в фартуке, с опухшими от слез глазами, сидит на полу, прислонившись к шкафчику.

– Простите, – выговаривает она сквозь рыдания.

– Все хорошо. – Папа пристраивается рядом с ней и обнимает за плечи. – Что случилось, милая?

Мама закрывает лицо ладонями.

– Я просто… – Она шмыгает носом. – Я просто хотела помочь, Маргарет меня попросила, но я сожгла первую партию, а потом начала заново, а потом…

– Тише, – шепчет он, прижимая ее к себе. – О чем она тебя попросила?

Дженни наблюдает за ними из коридора. Она не в первый раз видит маму в таком состоянии, когда она словно разваливается на части. Но папа со всем разберется.

Как всегда.

Мама наконец отнимает руки от лица.

– Пока вас не было, я поехала в город купить кое-что и встретила Маргарет. Ты ведь помнишь Маргарет из школы? Миссис Гамильтон, – объясняет она, быстро взглянув на Дженни. – Она спросила, смогу ли я завтра принести выпечку на распродажу, которая будет в старших классах, и я согласилась, но мне еще нужно было подготовиться к завтрашнему уроку рисования, у меня столько дел.

– Послушай, – ласково говорит папа, помогая ей подняться. – Почему бы тебе не прилечь отдохнуть? А я принесу тебе чаю.

– Не надо, – отвечает она, решительно тряхнув головой. Ее полиэтиленовый фартук, на котором изображена хайлендская корова, так сильно измят, что кажется, будто корове очень больно. Красные завязки по бокам развязались. – Сейчас я все сделаю.

– Милая, – говорит он, поглаживая ее руку. – Не беспокойся об этом. Дженни мне поможет. Да, Дженни?

Он смотрит на дочь, и та с улыбкой кивает в ответ. Она обожает печь с ним.

– Конечно!

Мама смотрит на нее, потом на него.

– Ну тогда ладно, – помолчав, отвечает она. – Вы уж меня простите. Я не могла ей отказать.

– Не волнуйся, – улыбается папа. – Нам будет весело. Иди приляг.

Мама наконец улыбается, и ее лицо становится прекрасным и сияющим. Она снимает фартук и вешает его на спинку стула. Постояв еще немного, она выходит из комнаты.

– Ну, давай подумаем, что мы испечем для распродажи, – говорит папа, поворачиваясь к Дженни. В его руках кусочек шоколада – половину он отламывает для нее, а половину съедает сам.

Наблюдая за отцом, она вдруг осознает, до чего они похожи: даже жуют одной стороной, только он левой, а она правой – словно отражают друг друга. Они и внешне удивительно похожи – оба темноволосые и зеленоглазые.

Как зеркальные отражения, – говорит мама.

Я наблюдаю эту сцену на кухне через открытое окно.

Что, черт побери, здесь происходит?

Но у меня нет времени, чтобы во всем разобраться. В один момент я вижу самого себя в ирландском пабе, а в следующий – сижу в машине с Дженн. А теперь я застрял снаружи перед домом, потому что не могу повернуть эту долбаную дверную ручку. Я не могу войти внутрь.

Просто дыши, Робби.

Итак, что мне известно? Мы с Дженн возвращались домой из больницы и разговаривали. Я взял ее за руку, и вдруг прямо на нас помчался огромный грузовик. Я не смог свернуть с его пути, и мы как будто застряли в машине. Наши тела оказались в ловушке, но при этом я спокойно перемещаюсь во времени и пространстве: пляж, где Дженн маленькая, ирландский паб, где она уже взрослая, потом ее квартира, и вот теперь дом, в котором она провела детство. Что все это значит?

Это не сон.

Слова приходят из ниоткуда.

У меня внутри все переворачивается.

Что, если грузовик уже врезался в нас и я просто ничего не помню?

Что, если я уже умер и это «жизнь после смерти»?

Я оглядываю себя: те же кроссовки New Balance, те же джинсы, та же красная кофта, в которой я был в машине.

Блин, да я как тот парень из фильма «Привидение» [6], – Дженн как-то заставила меня его посмотреть: я следую за ней повсюду, а она меня не видит.

Щипаю себя за руку как можно сильнее. Больно. Кожа сначала белеет, потом розовеет. Кладу руки на подоконник. Он очень прочный, – кто бы сомневался.

Слава демонам.

Я не умер.

Просто мне нужно как-то очнуться. Я закрываю глаза и напрягаюсь изо всех сил. Проснись, Робби!

Ничего не получается.

Открываю глаза.

Дьявол! Я все в том же месте. Потираю руки, дую на них, бегу обратно к входной двери. Мелькают деревья, кусты, старые качели, в подошвы кроссовок врезается гравий.

Стоя перед мощной дубовой дверью, хватаюсь за ручку. Но не могу ее повернуть: такое ощущение, будто моя ладонь не связана с телом.

Ерунда какая-то.

Бегу обратно к кухонному окну. Дженн все еще там. Интересно, она чувствует мое присутствие? Может быть, та Дженн, которую я знаю, тоже где-то бродит?

Представляю, как бы я ей потом об этом рассказал. Она бы ни за что не поверила. Да я и сам не поверил бы. Я списал бы все на волнение последних суток, проведенных с ней.

Она вернулась.

Дженн смахивает со столешницы остатки муки, а ее отец подметает пол – если это и правда ее отец. Я никогда не видел его вживую. Только на снимке из альбома Дженн.

Фотографии. Вся дальняя стена кухни увешана фотографиями разных размеров. Я подныриваю под окно, чтобы разглядеть все получше. Так странно видеть Дженн в детстве. Интересно, может, она когда-то мне об этом рассказывала или показывала фотографии? Видимо, у меня в голове все так перемешалось, что я проник в воспоминания, к которым не имел никакого отношения. Впрочем, навряд ли, если учесть, как мало она рассказывала мне о своем детстве. В любом случае удивительно видеть ее в такой теплой, безопасной обстановке – совсем как в моей семье. Мне всегда казалось, что ее семья из неблагополучных.

На большинстве снимков едва различимые очертания ребенка на качелях или расплывчатые фигуры на пляже. По спине пробегают мурашки. Один снимок довольно четкий. Это ее родители в день свадьбы. Я с трудом рассмотрел выведенные в углу имена: Мэриан и Дэвид. Судя по всему, это начало 1980-х: на ней пышное платье, на нем смокинг, все мутное. Но больше всего меня поражают их счастливые лица. Они идут прямо на камеру, ее взгляд направлен куда-то за объектив, рот слегка приоткрыт, будто собирается кого-то позвать. Она выглядит сногсшибательно с развевающимися рыжими волосами и венком из белых цветов. Словно светится изнутри. А он смотрит на нее так, будто не верит своему счастью.

В какой момент все пошло наперекосяк?

Снова пульсация в моей голове, гул в ушах, и я больше не могу толком ничего разглядеть. Я вижу размытые очертания отца Дженн, загружающего посудомойку. Вот Дженн достает чистые миски и весы. Сцена передо мной начинает меркнуть, расплываться, как непросохшая краска, пока не остается только лампа на кухне – яркий круг, светящийся во мраке.

Пять