Венера. Переплетая обрывки жизни (СИ) - verdes De ojos

Очередное выступление ждало меня этим вечером. Как обычно, я пришла за полчаса до начала и стала приводить себя в должный вид. Когда мероприятие закончилось, и я шла к себе, моя интуиция голосила о том, что меня уже ждут в этом коридоре… И она не ошиблась.

У самой двери он, как всегда, стоял, облокотившись о стену. Его расслабленный вид, прикрытые веки и спрятанные в карманах джинсов ладони ну никак не вязалась с резким тоном, которым он начал разговор:

— Тебе не кажется, что я дал достаточно времени наиграться? Ты же понимаешь, если бы я захотел, всё могло бы пойти по — другому… По — плохому. Мне не стоит большого труда прийти сюда до того, как ты спрячешься под этой вуалью… Или же просто сорвать её, чтобы увидеть твоё лицо. И уж, поверь, совсем нет проблем с тем, чтобы узнать твоё имя, адрес и прочее.

— Зачем тогда ты мне это говоришь? — удивилась я искренне.

— Затем, моя радость, — он открыл глаза и начал сверлить меня раздраженным взглядом, — что я хочу твоих добровольных действий. Хочу, чтобы ты сама пришла и сказала: «Возьми меня».

У меня пересохло в горле от этого заявления. Такого оборота я вообще не ожидала. Эту фразу с вложенным в него непристойным смыслом мои уши слышали впервые. Я только в этот момент осознала, как крупно влипла. Теперь он точно не поверит рассказам о том, что я обычная девушка, не имеющая отношения к представительницам древнейшей профессии. Этот мужчина ни секунды не колебался в том, что я такая же искушенная, как и он.

Мозг лихорадочно соображал, что можно сделать в данной ситуации. Но единственным паническим решением была мысль о побеге. Это был бы провал, потому что я не сомневаюсь — он остановит меня, сделай я хоть шаг.

— Но я не проститутка…

Это вырвалось само собой. Мой слабый голос звучал неправдоподобно.

Он оторвался от стены и приблизился ко мне вплотную. В следующую секунду я с ужасом ощутила, что прижата к его телу. Эти огромные ладони обхватили мои ягодицы и прижали к довольно — таки интимной мужской части тела. Меня парализовало. Я даже забыла о том, для чего предназначены легкие.

— А кто же ты, милая, если не проститутка? Каждый день ты торгуешь своим телом. Пусть в танце, но торгуешь, правильно? Каждый день на тебя смотрят мужчины, получая наслаждение. Правильно? И кто же ты после этого, моя радость? Оскорбленная невинность?

Ох, дорогой, если бы ты знал, как сейчас прав!

Я была беспомощна. На меня вылили ушат грязи. Вслух озвучили мои собственные мысли, которые я часто отгоняла от себя. Он ведь говорил правду. Скажите мне, когда танцовщиц живота воспринимали как — то серьёзно, считая их целомудренными?

— Я не проститутка… — снова выдавила я из себя прерывающимся шепотом.

Я не знаю, о чем он подумал, но в следующее мгновение я оказалась на свободе. Черные глаза смотрели на меня с равнодушием, граничащим с презрением.

— Мне начинает это надоедать… Если бы твои слова были правдой, я бы не имел возможности каждый раз наблюдать, как ты качаешь бедрами. Соблазнительно, искусно, будто училась этому с рождения… Хватит изображать из себя святую.

Он опять развернулся и зашагал прочь, но на этот раз бросил на ходу:

— В следующий раз у тебя больше не будет выбора.

Я зашла в свою комнатку и тут же рухнула на колени, ловя ртом воздух.

Господи, как низко я пала…

4

За две недели, что я пролежала в этом отделении, в моём сознании произошло много изменений. Может, это было как раз то, что сейчас нужно было для принятия основных решений?.. Не знаю, но толчок был довольно весомый.

В палате нас было четыре человека — у каждой стенки по две кровати с прилегающими к ним тумбочками. Туда обычно складывали «передачки», приносимые родными, — фрукты, соки, супчики и прочее.

Среди нас была только одна женщина, которой нечего было туда складывать. Я часто наблюдала за ней, и в такие минуты моё сердце сжималось от сострадания … По сути, мы были с ней в равном положении — и к ней, и ко мне никто из семьи не приходил. Но пару раз ко мне с короткими визитами заскакивала Роза, живот которой уже мешал ей ходить. Больше никто.

Нас было две армянки и две русские пациентки. Вторая армянка, тётя Рита, была уже в возрасте, любила заводить разговоры о своих детях и внуках. Она никогда не оставалась на ночь. Вечером после процедур её забирал сын, а утром, до забора крови из пальца, женщину привозил муж, который работал водителем маршрутки. У неё был диабет, но она была такой жизнерадостной, что я испытывала к ней белую зависть…

Моя соседка слева — тоже взрослая женщина, Таисия Андреевна, была медработником и очень многое успела рассказать из своей профессиональной карьеры. Мы все слушали её с содроганием, до того страшные вещи ей приходилось видеть… К ней постоянно приходили родные, подружки и коллеги. На неё я тоже часто поглядывала с завистью, но в моих мыслях никогда не было ничего плохого.

На самой дальней от меня кровати лежала четвертая женщина, Марина. Она была моложе двух других пациенток, но намного старше меня. Вот её история как раз и потрясла моё сознание. Марина была настолько одинока, что у неё даже не было подруг, которые могли бы к ней прийти. Ей никто никогда не звонил — телефон всегда лежал на тумбочке, словно в ожидании чего — то, но это «что — то» никак не происходило. Когда к Таисии Андреевне и тёте Рите приходили посетители, я краем глаза замечала тоскливый взгляд Марины, обращенный в сторону небольшой толпы. В нём читался голод по человеческому общению, некое сожаление — возможно, о прошлых ошибках.

Женщина была немногословной и редко вступала в контакт с нами. Утром мы все вместе спускались на скудный завтрак, состоящий из небольшой тарелки с кашей, кусочка черного хлеба с маслом и половины апельсина. Я съедала максимум две ложки, а потом бралась за апельсин. Меня всё время грозило вывернуть наизнанку от этого противного столовского запаха. А сил на то, чтобы сходить в магазин, который находился в десяти метрах от отделения, у меня просто не хватало. Да и потом, мы должны были соблюдать некую диету. Свой кусочек хлеба я всегда оставляла на столе, предлагая его своим «друзьям по палате». В конечном итоге он всегда доставался Марине, которая смущенно забирала тарелку с собой в палату (нам это разрешалось, если посуда была нашей). А вечером возвращала мне её уже помытой.

Здесь не надо ставить вопрос о гордости, к ней ведь действительно никто не приходил, то есть, питаться ей в основное время было нечем, поэтому, я так подозреваю, она даже немного голодала. Кормили нас не очень щедро и совсем безвкусно — обеды и ужины состояли из бесцветных супчиков и диетических каш. Те два раза, что Роза приходила ко мне, моя тумбочка наполнялась всевозможными фруктами и соками. Я их почти не ела и большую часть просто раздавала остальным. Часто старалась на тарелке Марины оставлять в два раза больше. Она это понимала и просто благодарно улыбалась.

Когда в палате делали кварцевание, мы накидывали верхнюю одежду и выходили прогуляться по территории больницы. Молчали обычно только мы с Мариной. Что я могла рассказать? Что против своей воли вышла замуж за человека, который любит меня мучить? Что моя семья далеко и думает, я счастлива в браке? А у меня не хватает смелости рассказать им правду и униженно просить забрать отсюда? Нет уж, увольте. Я не хочу, чтобы меня жалели. Достаточно сочувственных взглядов Розы.

Как оказалось позже, Марине есть, что рассказать, но она неохотно этим делится с посторонними, как и я. Может быть, женщина увидела во мне родственную душу, поэтому в одну из ночей, когда мы остались одни, завела этот странный разговор. Таисии Андреевны тоже не было, поскольку она отпросилась на день рождения дочери, ну а тётю Риту, как всегда, забрал сын.

— Тебе тоже по ночам не спится, красавица? — услышала я тихий голос.

— Не спится, тёть Марин.

Я приподнялась на локтях и уставилась на неё. В ярком свете уличного фонаря она казалось какой — то обожествленной, светилась по — особенному.