Акт бунта (ЛП) - Харт Калли

Я одариваю его натянутой, очень невеселой улыбкой, над которой он смеется, а затем уходит.

Пиво исчезло в три долгих глотка.

Нужно было заказать сразу два.

Еще одно было бы в самый раз, но мне не хочется так скоро снова вызывать своего пассивно-агрессивного бармена, поэтому я просто сижу, вращая пустую бутылку, наблюдая, как она качается, почти падая, но затем ловлю, прежде чем та успевает опрокинуться.

Там, в Нью-Гэмпшире, мои единственные друзья в мире отсиживаются в нашем доме в академии, занимаясь бог знает чем. На самом деле они хотели приехать, но не приехали. И слава богу. Дэш взял бы Кэрри, а Рэн — Элоди, а только этого мне и не хватало. Легче приезжать в такие поездки в одиночку. Никто не высказывает свое мнение, никто ничего не хочет, не занимает место и не действует на нервы. Уверен, что многие люди были бы несчастны, отправившись в отпуск в одиночку, но я бы не хотел, чтобы все было по-другому…

Я все еще держу бутылку в руках, замирая, когда мой телефон вибрирует в кармане.

Это не текстовое сообщение. Я получаю их достаточно часто. При входящем сообщении бывает только один продолжительный вежливый гудок. Это же гораздо более длительное, более агрессивное, продолжительное жужжание. Как только оно прекращается, все начнется сначала. Мне кто-то звонит. Какого хрена?

Поигрывая бутылкой еще немного, я позволяю телефону продолжать звонить. Что может быть отвратительнее, чем разговаривать с кем-то по телефону? Я не могу придумать ничего хуже.

Однако мой мозг автоматически не возвращается к мыслям о путешествиях в одиночку. Он остается уравновешенным и спокойным, ожидая, что произойдет дальше. Телефонные звонки настолько редки, что для меня это новый опыт. Я слегка вздрагиваю, когда телефон снова начинает жужжать после короткой паузы. Достаю сотовый и изучаю номер, хмурясь на код города. Девять один семь? Девять один семь? Это код Нью-Йорка, но я не узнаю остальную часть номера.

Кажется, кто-то незнакомый.

Нажимаю зеленую кнопку и подношу динамик к уху.

— Да?

— Добрый день. Могу я поговорить с мистером Дэвисом, пожалуйста? — спрашивает холодный женский голос.

«Мистер Дэвис. Христос. Сколько мне, сорок восемь?»

— Да. Это я.

— О, хорошо. Я так рада, что поймала вас, мистер Дэвис…

Я вздрагиваю.

— Пакс. Пожалуйста.

— Э-э-э, ох. Ладно, Пакс. Спасибо. Что ж, я так рада, что поймала тебя. Я пыталась связаться с тобой в академии, но мне сказали, что ты за границей на время весенних каникул. Надеюсь, ты не возражаешь, но я получила твой номер от школьного администратора, так как это срочное дело.

— Простите, кто это?

— О, боже. Прости. Я бы забыла о своей голове, если бы она не была привинчена к шее. Меня зовут Алисия Морриган. Я лечащий врач твоей матери в больнице «Сент-Август». Я бы подождала со звонком до утра, но у нее был особенно плохой день, и мне просто хотелось предупредить тебя как можно раньше…

Пронзительная, острая боль пронзает мою голову, прямо между глаз. Она такая сильная и неожиданная, что мне приходится щуриться и прижимать пальцы к этому месту.

— Простите. Что? Вы ее… кто?

На другом конце провода долгая пауза.

— Ее лечащий врач, — повторяет голос.

«Еще раз, как ее зовут? Алисия?»

— Точно. Но… «Сент-Август»? Э-э… я не понимаю.

— Да, Мередит поступила на прошлой неделе. Я хотела позвонить тебе тогда, но твоя мать — упрямая женщина. Она и слышать об этом не хотела. Но теперь, когда ее состояние ухудшается…

— Подождите. Остановитесь. — Я поднимаю руку, как будто она видит, как я это делаю. — Стоп, стоп, стоп. Подождите секунду. Ее состояние? О чем вы говорите? Какое состояние?

И снова линия замолкает. Потрескивает. На мгновение мне кажется, что звонок прервался, но потом Алисия говорит:

— Ясно. Я понимаю. — Она потеряла этот воздушный, плавный тон в своем голосе. Теперь тон деловой, слова отрывисты. — Прошу простить меня, мистер Дэвис, но ваша мать поклялась, что рассказала, что происходит. Похоже, она солгала.

Моя мать? Солгала? Какой шок. Я могу пересчитать по пальцам одной руки, сколько раз Мередит Дэвис говорила мне чистую правду. Я прикусываю кончик языка, пока не чувствую вкус крови.

— Какое состояние? — повторяю я.

— Точно. Да. Это не мое дело — говорить тебе об этом. — Алисия кашляет. Или, может быть, она задыхается от информации, которая должна была исходить от моей матери. — Нет никакого реального способа смягчить такой удар, поэтому я просто скажу это. Последние восемь месяцев твоя мать боролась с раком.

Женщина замолкает, пустота звуков висит в воздухе между нами — я сижу в баре на Корсике, а она в какой-то стерильной, пахнущей отбеливателем комнате в Нью-Йорке замерла в неловком ожидании. Она ждет шока. Ужаса. Слез. Неверия.

Нет.

О боже, нет.

Это неправда.

Этого не может быть.

Она так молода.

Такая подтянутая.

Такая здоровая.

Почему она?

Она хороший человек.

Она этого не заслуживает.

— Какого рода? — спрашиваю я.

— Прости?

— Рак. Какой вид рака?

Бармен, который направлялся ко мне, указывая на мою пустую бутылку пива, поворачивается и удаляется в противоположном направлении.

— Лейкемия. Поначалу ее прогноз был хорошим, но мы не могли найти подходящего человека для пересадки костного мозга. И поскольку ты не мог…

Алисия обрывает себя. Сердито ругается себе под нос.

Головная боль, которая неуклонно пульсировала у меня за глазами, распространяется, как лесной пожар, укореняясь глубоко в моей голове, посылая щупальца пульсирующей боли вниз по задней части шеи.

— Закончи… предложение.

— Господи, — бормочет Алисия. — Она сказала врачам, что тебя проверили в больнице Маунтин-Лейкс, и ты не подходишь.

— И у вас есть привычка просто позволять своим пациентам предоставлять такую информацию, не проверяя, да? — Так странно. В моей голове мой голос пронзителен и полон ярости. Когда он выходит из моего рта, то потрясающе спокоен. Как будто я спрашиваю незнакомца на улице который час.

Алисия оправдывается. Приносит свои извинения. Я глух ко всему этому. Просто неподвижно сижу за стойкой бара, отгоняя шквал странных, смешанных мыслей.

«Интересно, Дэшил все-таки вернулся в Англию? Блин, эти туфли чертовски неудобные. Где, черт возьми, мой бургер? Если я выберу Дартмут в следующем году, смогу ли я перейти на медицинский? Нужно проверить зрение, когда вернусь домой. Мое зрение не должно быть таким размытым».

— Ты слышишь меня, сынок? На самом деле это хорошая новость. Если ты еще не прошел тестирование, все еще есть шанс, что ты можешь подойти!

Бедняжка Алисия так взволнована. Она была вся такая обреченная и мрачная, когда я поднял трубку, но ее внезапная надежда схватила меня за горло, и у меня закружилась голова.

— Я не собираюсь сдавать анализы. — Я говорю это тихо, но мне кажется, что от этого заявления дребезжат чертовы окна и сотрясается земля под моим шатким барным стулом.

Женщина на другом конце провода издает смущенный гортанный звук.

— Ух! Что? Нет, дорогой, ты должен пройти обследование.

— Я на другом конце света и пытаюсь наслаждаться своими весенними каникулами…

— Нет, — перебивает Алисия. — Ты не понимаешь, Пакс. Твоя мать очень больна. У нее в запасе лишь несколько недель. Если ты немедленно не вернешься в Штаты, не сдашь анализы и не начнешь молиться, чтобы ты подходил ей, она умрет. Ты этого хочешь?

Что-то темное и холодное разворачивается под моими ребрами — иней ползет по костям, замораживая меня до самой гнилой сердцевины. Ударь меня прямо сейчас, и я разобьюсь, как стекло.

— Дело не в том, чего я хочу, Алисия. Дело в том… что мне просто все равно.

Я заканчиваю разговор, уставившись на экран, и кладу телефон на стойку. Рядом с ним появляется стакан с жженой золотистой жидкостью, когда свет тускнеет и дисплей становится черным.