Опекун. Вне закона (СИ) - Траумер Ронни

– Вы нарочно это делаете? – возмущённо спрашиваю, вытерев слёзы и повернувшись всем корпусом к нему.

– У меня был долгий и тяжелый день, не выноси мне мозг, – лениво отвечает, чем злит меня ещё больше.

– А по-вашему, у меня день прошёл легко? – сжав кулаки, делаю шаг к нему.

– В квартире пять спален, выбирай себе любую и скройся с моих глаз, – с нажимом в голосе проговаривает он, и это становится последней каплей для моего самообладания.

В считанные шаги оказываюсь рядом с ним, с силой вырываю чёртов стакан из рук Самойлова, расплескав содержимое на его белую рубашку, и бросаю на пол. Встретившись с мраморным покрытием, стеклянная ёмкость разбивается, и осколки оказываются в коричневой луже у наших ног.

Поздравляю, Лина, опять действуешь прежде, чем подумать.

Марат с минуту, а может и больше, сидит, приковав взгляд к полу, а потом, зашипев сквозь зубы, медленно поворачивает голову ко мне. Под его взглядом я трясусь ещё больше, а сердце и вовсе готово из груди вырваться.

– Убери! – приказным тоном говорит он.

Нет, ну вот как оставаться спокойной и не творить глупости, когда он обращается со мной, как с пустым местом?

– И не подумаю! – заявляю я, и мне не понятно откуда смелость в голосе, если внутри всё дрожит от страха, ведь я дразню зверя, дергая за усы.

– Убери, пока я не вытер пол тобой, – его спокойная поза пугает больше, чем сталь в голосе.

На секунду я уже представила эту картинку, и мне, мягко сказать, она не очень понравилась. Но смотрю в глаза Самойлова и понимаю, что он с лёгкостью это сделает. Однако моя гордость не позволяет выполнять его приказы. Я бы убрала, честное слово, но не после его угроз.

– Вы этого не сделаете, – гордо вздёргиваю подбородок вопреки своим мыслям.

Марат так резко встаёт с дивана, что, вскрикнув, я делаю шаг назад, чтобы ещё раз вскрикнуть, только на этот раз от пронзающей боли в ступне.

– Не играй с моим терпением, девочка, – шипит он сквозь зубы, нависая надо мной как гора.

– Тогда ведите себя как нормальный человек, – сквозь слёзы выплёвываю ему в лицо, чувствуя, как капроновый носочек пропитывается чем-то тёплым.

– Мало тебе в детстве по заднице давали, – проговаривает, сжав челюсть до скрежета зубов и вызывая во мне новую порцию злости и возмущения. – Мужской руки не хватало, – добавляет, и эмоции во мне смешиваются.

Злость, гнев, обида и боль – всё в кучу, что хочется кричать, плакать и лупить его кулаками по груди.

– Не смейте мне такое говорить! – кричу, всё же заплакав крокодильими слезами. – Вы не имеет права! – бью кулаком по его груди, но только себе больно делаю. – Урод! – срывается с моих губ, и меня тут же хватают за плечи с такой силой, словно в тиски зажали, и, подняв над полом, бросают на диван с неприкрытой злостью. Если бы не мягкие подушки, я бы точно получила сотрясение мозга.

– Ты совсем отбитая, – рычит Самойлов, наклонившись ко мне. – Я займусь твоим воспитанием, будешь как шёлковая уже через неделю.

Смотрю во все глаза на этого тирана и задыхаюсь от возмущения. Что значит «займусь твоим воспитанием»? Мне что, пять лет?

– Что за чушь… – пытаюсь что-то сказать.

– Закрой уже свой рот! – рявкает на всю квартиру. – Весь день мне мозг трахаешь. Ни воспитания, ни чувства такта, куда Катя смотрела?!

– За вашим домом смотрела! – рявкаю в ответ, не преставая лить слёзы.

– Надо было раньше вмешаться в твоё воспитание, выросла бы нормальной…

– Это вы мне о нормальности говорите? – приподнимаюсь и смотрю в серые глаза. – Вы меня похитили! – твёрдо заявляю.

– Невыносимая истеричка, – вздохнув, он мотает головой. – Приберись здесь, я вернусь и проверю, – с этими словами он разворачивается и удаляется, скрывшись за углом коридора.

Наверняка ушёл в свою комнату, знаю, что она на этом этаже, с того злополучного дня, когда маму заменяла. Лучше бы она взяла выходной, и мне бы не пришлось приходить сюда.

Должна была понять ещё тогда, когда он брал меня с такой дикостью на этом самом диване, что Самойлов жестокий человек. Но мама всегда хорошо о своём работодателе отзывалась. Он помогал ей с любыми вопросами, хорошо платил, даже очень хорошо, поэтому она и не уходила с этой работы. Но тот, кого я увидела сегодня, совсем не похож на того Марата Самойлова, о котором рассказывала мама.

Он грозился вытереть пол мной! Разве может такой человек быть хорошим?

Задев ногу, я шиплю от боли и, осмотрев ступню, нахожу в ней осколок стекла. Снимаю носок, который уже весь пропитался кровью, и аккуратно достаю кусок от стакана. Рана миллиметров пять, достаточно глубокая, ещё и кровоточит без остановки, а рядом даже салфетки нет, чтобы приложить.

Ну что, Лина, сама же от своей импульсивности и пострадала. Это тебе урок на будущее, в следующий раз хорошо подумай, прежде чем что-то вытворять. Но зная себя, никакой это не урок. Мне не удаётся контролировать эти порывы что-то разбить, когда я злюсь.

Сижу на диване минут пять, и мне становится стыдно за своё поведение. Стыдно, что маму опозорила своими действиями, Самойлов ведь наверняка не ожидал, что дитё женщины, которая работала на него столько лет, окажется такой… истеричкой.

Смотрю на результаты своей истерики и, сняв второй носок, кое-как перевязываю им раненую ногу, чтобы хоть немного остановить кровь. Встав с дивана, хромаю в сторону кухонной зоны, там есть дверца, внешне ничем не отличающаяся от мебели, однако за ней находится кладовка размером с ванную комнату в нашей с мамой квартире. Взяв всё нужное, я возвращаюсь, подметаю осколки и вытираю лужу. Уже собираюсь всё вернуть на место, как слышу голос за спиной:

– Почему хромаешь? – спрашивает Самойлов, и на миг я замираю, но, плюнув, продолжаю свой путь, не собираясь отвечать на его вопросы.

Вообще не буду с ним разговаривать и как-либо реагировать на него. Как он игнорирует меня, так я буду игнорировать его. Выберу себе комнату, даже знаю какую, я ведь была здесь, целый день мыла полы и каждый уголок в этой квартире, кроме кабинета Самойлова. Мама сказала – трогать там что-либо категорически запрещено. Но мне стало любопытно, и я заглянула и туда, смотреть ведь никто не запрещал.

Не успела я закрыть дверь в кладовку, как меня подхватили на руки, и, вскрикнув от неожиданности, я хватаюсь за первое, что попалось под руки – шею Самойлова. Закрыв рот и задержав дыхание, я смотрю на нахмуренного мужчину, слыша бешенный стук своего сердца в ушах. Он несёт меня к дивану, усаживает и поднимает мою ногу так резко, что я сползаю на спину.

– Твою же мать! Ну что за наказание на мою голову, – ругается себе под нос, сорвав бедный носок и осматривая мою ступню, которую я тут же выдёргиваю из его рук, когда мужчина касается её своими пальцами.

Терпеть не могу, когда кто-то трогает мои ступни, и мне не то что щекотно, просто странная реакция, словно у лошади, которой что-то не нравится и она бьёт копытом. Не хочу сравнивать себя с лошадью, но защитная реакция почти та же – хочется вырвать ногу, а если не получается, то бить. Странно, но что есть, то есть.

– Не дёргайся! – рявкает, сжав сильнее.

Приподнимаюсь на локтях и смотрю на Самойлова исподлобья, плотно сжав зубы и не скрывая всю свою ненависть к нему.

– Держи ногу так, – проговаривает и, развернувшись, уходит по коридору, ведущему к спальням и ванной комнате.

Вернувшись с аптечкой в руках, мужчина усаживается на диван и устраивает мою ногу на своём бедре. Со знанием дела Самойлов промывает мою рану, аккуратно сушит ватным тампоном, обрабатывает антисептиком и в конце накладывает повязку с помощью стерильного бинта. Я наблюдаю за этим округлёнными глазами, ведь не так давно этот человек грозился протереть мною пол, а сейчас он бережно занимается моей раной.

Что ты за человек такой? Может, твоя грубость всего лишь маска?

– Теперь иди в свою комнату, – приказным тоном произносит, отпихнув от себя мою ногу.

А нет, никакой маски, всё как есть.