Николя Барро - Однажды вечером в Париже
– Да-да, конечно. Почему бы тебе не приходить почаще к нам в кино? Тогда бы ты имел представление, о ком я говорю. И смотрел бы фильмы бесплатно.
– Да упаси господи. Я сразу засну.
Мой друг любит боевики и фильмы про мафию, поэтому – рассуждая чисто теоретически – мы с ним никогда не повздорили бы из-за возможности купить последний билет.
– Она как девушка в картине «Бесславные ублюдки». – Я решил подчеркнуть разницу между Робером и собой. – Та, которая в конце поджигает кинотеатр, чтобы там сгорели нацисты.
Робер на секунду перестал жевать, потом с радостно-благодарной ухмылкой поднял брови и помахал пальцем перед моим носом:
– А-а, хорошенькая малышка, которая бежит от гитлеровцев? Это и есть Мелани Лоран? Так, говоришь, девушка, которая ходит в твою киношку, похожа на Мелани Лоран?
– Не похожа, а того же типа, – уточнил я.
Робер грузно отодвинулся от стола вместе с субтильным стульчиком, явно не рассчитанным на таких гигантов, как мой друг, и долго качал головой.
– Ох, парень! Нет, ну просто не укладывается в голове, каким же ты иногда бываешь олухом, – заявил он наконец со свойственной ему прямотой, которая разом отрезвляет и, по моему мнению, является бесценным качеством Робера.
Я не возражал и приготовился смиренно выслушать его наставления, – в конце концов, я же сам захотел получить совет. Но когда мой друг, как у него водится, приступил: «Это же в точности как…» – и принялся забавляться какими-то аксиомами из области астрофизики, а затем вдруг самым удивительным образом перескочил на константу Хаббла, шут ее знает, что это такое, я перестал что-либо понимать, и мои мысли унеслись далеко.
Упоминал ли я уже, что сам отношусь к типу людей замкнутых? Сразу же уточним: замкнутых, но не скучных. Как раз наоборот – у меня очень богатая внутренняя жизнь и не менее богатая фантазия. В конце концов, если мужчина сразу же не тащит в постель женщину, которая ему понравилась, это еще не повод считать его шляпой.
В отличие от многих и многих удальцов, идущих напролом, я кое-что вижу. Нет, конечно, не в том смысле, что я провидец. Может быть, я за свою жизнь просто чересчур насмотрелся фильмов, однако, став хозяином «Синема парадиз», я вскоре заметил, что мне доставляет большое удовольствие наблюдать за людьми и разгадывать их тайны. И бывает даже, я ни о чем таком не думаю, а истории появляются откуда-то сами собой, вроде как к иным людям привязываются собаки.
Некоторые зрители однажды мелькнут и больше не показываются, другие, постоянные посетители «Синема парадиз», – этих я, кажется, уже знаю. Я не очень-то разговорчив, это верно, но зато много чего вижу. Я продаю билеты, и передо мной проходят лица. Открываются истории. Тайны.
Вот высокий старик, он ходит обычно в светло-коричневом пиджаке, сильно поредевшие волосы небрежно зачесаны со лба. Он не пропустил еще ни одного фильма Бунюэля, Карлоса Саура или Клода Соте. Мне кажется, в юности этот человек увлекался коммунистическими идеями, потом занимался наукой, стал профессором. В его светлых глазах, поблескивающих из-под кустистых серебряных бровей, светится незаурядный ум. Он всегда носит ослепительно-синие рубашки, а старый вельветовый пиджак уже изрядно пообтерся на обшлагах. Я уверен, что «профессор» – вдовец, один из немногих в своем поколении мужчин, переживших жен. Наверняка старик очень любил свою спутницу жизни. У него открытое, приветливое лицо. Выйдя из зала после окончания сеанса, он всегда останавливается в фойе, ненадолго, буквально на миг, – как будто надеется кого-то увидеть, потом, пожав плечами, уходит.
Или вот женщина с пышными черными кудрями. Она приходит со своей маленькой дочкой. Женщине уже под сорок, они с дочкой всегда бывают на детских сеансах, которые у нас по выходным. «Сегодня папа придет домой поздно», – услышал я как-то раз ее слова, когда они с дочкой проходили в зал; девочка бойко подпрыгивала, не отпуская мамину руку, а у мамы лицо было грустное, усталое и бледное, хотя на шею она повязала яркий шарфик. Я вдруг заметил, что возле губ у нее глубокие скорбные складки. Она никогда не опаздывает к началу фильма, приходит даже слишком заблаговременно. У нее много времени… Иногда, стоя с девочкой в фойе и дожидаясь, когда откроются двери, она крутит обручальное кольцо на руке. Подозреваю, что муж изменяет этой женщине и она это знает. Но не решила, стоит ли ей бросить мужа.
Круглый толстячок в очках с металлической оправой, который смотрит все больше комедии и при этом хохочет от всей души, – вот кого уж точно бросила подруга. С тех пор его брюшко еще округлилось, а вид стал обескураженный. Он теперь очень много работает, даже тени залегли под глазами. Всегда прибегает в последнюю минуту, почти опаздывая, и часто приходит с портфелем. И все-таки я думаю, так оно лучше для него. Подруга была сварливая, тощая рыжеволосая фурия, она вечно пилила беднягу, а за что – толком и сама не знала. Ведь этот толстячок и мухи не обидит.
Вот так каждый вечер сижу я в своем кинотеатре и разгадываю загадки. Но зрительница, которая стала для меня самой трудной загадкой, та, чья история занимает меня больше всего, зрительница, которая всегда приходит одна и которую каждую среду я жду с волнением, с бьющимся сердцем, – она совсем другая.
Девушка в красном плаще всегда берет билет в семнадцатый ряд, и я ломаю себе голову, гадая, какая же у нее тайна?
Мне непременно нужно разгадать ее историю, и в то же время я боюсь, что история найдется, а потом окажется, что с этой историей у незнакомки в красном плаще нет ничего общего. Я чувствую себя как Парцифаль, который считает неучтивым задавать вопросы[8], и уже догадываюсь, что история этой женщины не похожа ни на одну другую. Она непостижимо очаровательна, и сегодня я все-таки наконец заговорю с ней и спрошу, не согласится ли она пойти со мной поужинать.
Сильная рука схватила меня за плечо и встряхнула – я в тот же миг снова очутился на площади Сен-Сюльпис, на солнечной террасе маленького кафе, за столиком, а напротив меня – мой друг Робер.
– Эй, Ален! Ты слушаешь или нет? – Его голос звучал укоризненно. Светло-голубые глаза пристально смотрели на меня. За светловолосой макушкой Робера поднималась светлая громада церкви с такими необычными башнями, почему-то она показалась мне похожей на только что приземлившуюся космическую ракету. Мой друг, очевидно, закончил свой подробный доклад про этого – как его? – Хаббла с его константой. – Говорю тебе: вечером, сегодня, ты должен наконец заговорить с ней. Спросить, не согласится ли она пойти куда-нибудь поужинать. Иначе вы будете удаляться друг от друга все больше и больше. Как две планеты, каждая по своей орбите.
