Андрей Рихтер - Обретение любви
Настал день, и у Петра, при всей его настойчивости, при всем упрямстве, опустились руки. Он признал свое поражение, и теперь если и отчитывал сына, то больше по привычке. Хорошего не ждал, понял, что не дождется. Появилась мысль, что сорок семь – это еще не возраст, что в сорок семь можно начать новую жизнь с другой, новой женой. Можно родить еще ребенка, а то и двух. Снаряд, как известно, в одну воронку дважды не попадает, глядишь, еще и успеешь порадоваться на свое чадушко. И помирать, наверное, не так страшно, когда знаешь, что дело твоей жизни будет продолжено. Это все равно что не совсем умереть, часть твоей души будет жить в деле, в памяти о тебе. Во всяком случае, как-то так представлялось Петру. Но развод грозил обернуться крахом… Куда ни кинь, всюду клин. Ржавый. Когда-то теплилась в душе надежда, что с Оксаной все наладится, что она сбросит с себя чужую личину и станет прежней. Знакомой, любимой, родной… Но время шло, и чужая личина стала знакомой. Настолько, что в ближнем кругу Петр позволял себе шуточки. Горькие, неостроумные, вроде такого: «Мы простоквашу не покупаем, от вида жены молоко само сворачивается». Глупость, но пока ты сохраняешь хоть какое-то чувство юмора, тебя нельзя считать побежденным. Юмор висельника – изнанка надежды на лучшую долю.
Доля. Любимое слово. Фамилия Петра была Доля. Фамилия нравилась – красиво, коротко, емко и со смыслом. Не Наливайко, не Подопригора, не Непийпиво, а До-ля. «До» и «ля» – две ноты, перезвон колокольчика. На заре своего предпринимательства Петр хотел назвать свои магазины по фамилии. Звучно же и запоминается намертво. Но потом представил, как одна тетка говорит другой: «Пойдем в «Долю», – и передумал. Покоробило, жалко стало собственную фамилию в общее пользование отдавать. Глупость, конечно, но передумал, решил, что нехай будет «Острiв смаку». Тоже хорошее название. Кругом море безвкусицы, безвкусья, серость сплошная, и вдруг яркое пятно – остров вкуса. Вставляет. При всей своей внешней брутальности и суровости, в глубине души Петр был поэтом. В юности, еще при социализме, пробовал сочинять стихи. Одно стихотворение даже в газете напечатали. Радости было до неба. Сейчас десять миллионов в лотерею выиграй, такой радости не будет…
А может, причиной семейного разлада стала Ольга? Но ведь не было ничего, ни случая, ни повода, одни намеки. Обстоятельства оказались сильнее чувств, да и были ли чувства? Так, родственная приязнь, не более. Делать из такого выводы, это уж слишком. Хотя… Женщины чувствуют, когда оно так. У них на эти дела чуйка, дай Боже… А что не почувствуют, то придумают. Да что толку копаться в прошлом? Главное, не мотивы, а результат. Итог. Закономерный и досадный…
Зазвонил «личный» мобильный. По нему, в отличие от обычного, делового, номер которого знало пол-Киева, Петр отвечал всегда. Номер звонящего не определился – странно. Наверное, какой-то сбой.
– Петр Николаевич? – не здороваясь, уточнил незнакомый мужской голос.
– Я слушаю! – ответил Петр. – Кто вы?
– Друг, – коротко и расплывчато представился незнакомец. – Ваш сын у нас, и, если хотите, чтобы с ним все было хорошо, вы должны за это заплатить.
– Должен? – переспросил Петр, постепенно осмысливая услышанное. – Кому должен?
– Будьте на связи. Вам перезвонят.
Короткие гудки впивались в ухо злыми пиявками.
Мало было печали, так еще это.
3
– …твою мать! Вот суки!..!..….!
Матерная брань редко звучала во дворе дома, носившего почетное звание «профессорский». Нонсенс. А уж если матерится сын Витюша, так это вообще парадокс. Сын никогда не испытывал тяги к сквернословию. «Дурак», «идиот», «черт побери» – вот, пожалуй, и весь его «бранный» набор. А тут выдает такие замысловатые фиоритуры, да еще на весь двор!
Не веря ушам своим, Галина выглянула в окно. Сын стоял возле своего серого «акцента», разводил руками, качал головой и продолжал ругаться.
– Колеса? – спросила Галина.
Ее не столько интересовало, что случилось с машиной (не угнали же), сколько хотелось «переключить» сына на нормальную речь. Стыдно перед соседями. А больше всего стыдно перед Ганнусей. Она прекрасно слышит все, что говорит, то есть орет папа. Нехорошо.
– Спустись, посмотри! – пригласил Виктор и в сердцах пнул ногой колесо.
Материться, правда, перестал. Выговорился.
Спустились втроем. Невестке и внучке тоже захотелось посмотреть, по какой причине так разоряется муж и отец вместо того, чтобы спокойно съездить за хлебом.
Хлеб никогда не покупался впрок, только свежий, с запахом и с хрустящей корочкой. Глупо покупать по пять буханок и держать их в холодильнике, ведь вчерашний хлеб это уже не хлеб, а сырье для сухарей.
– Вот! Полюбуйтесь! – голосом, полным трагизма и боли, сказал Виктор и отступил в сторону, чтобы не закрывать обзор.
Неизвестный хулиган нацарапал на боку машины большими буквами «Москалi геть з України!!!»[13]. С тремя восклицательными знаками – крайняя степень экспрессии.
– Могли бы и на одной двери написать! – сказала Ольга.
«Москалi геть» было нацарапано на правой задней двери, а «з України!!!» – на передней. Царапали чем-то острым, гвоздем или шилом, глубоко царапали, старались на совесть, если это слово применимо в подобных случаях.
– Запятую забыли поставить! – машинально вырвалось у Галины.
– Мама! – Виктор схватился за голову. – Какая, к черту, запятая?! Может, еще про кавычки вспомним?!
Последовал еще один пинок по ни в чем не повинному колесу.
– А кто такие «москали»? – спросила Ганнуся.
Детский вопрос, как это часто бывает, поставил взрослых в тупик.
– Ну-у… – начал Виктор, переглянувшись с матерью и женой, – это такие люди…
– Плохие? – уточнил ребенок.
– Ну почему же плохие…
– Потому что «геть»! «Геть» хорошим людям не говорят. Вот ты, папа, говоришь мне «геть з очей мойих»[14], когда я делаю что-то не то, верно?
Против убойной детской логики возразить было нечего. Галина отметила про себя, что надо будет после поговорить с сыном с глазу на глаз, сделать ему внушение, чтобы следил за речью. Нельзя говорить родной дочери «геть з очей моїх». Ни при каких обстоятельствах. Можно призвать к порядку, объяснить, в чем она неправа, но не прогонять прочь, да еще и в такой резкой форме.
– Москаль, Анечка, это плохое слово, – сказала Ольга, гладя дочь по голове. – Унизительное. Так глупые люди называют русских…
«Вообще-то, не русских, а москвичей, русских называют «кацапами», – подумала Галина, но поправлять невестку не стала. Незачем обострять отношения по пустякам. Из таких вот пустяков потом вырастают огромные обиды.
Публика в доме жила интеллигентная, поэтому толпы вокруг машины не собралось и в окна никто открыто не пялился, посматривали мельком, словно невзначай.
– Анекдот! – Виктор перешел с русского на украинский. – Мне в родном городе, в родном дворе написали на машине «геть з України»! Бред! Кому расскажу, не поверят! Ни в Киеве, ни в Москве! И что мне теперь делать?
– Красить! – сказала Ольга на русском, она вообще всегда говорила на русском, лишь изредка вставляя в речь отдельные украинские слова. – Не будешь же так ездить. Стыдоба!
– Стыдно должно быть тому, кто это сделал, – заметила Галина, переходя на родной украинский следом за сыном. – Но привести машину в порядок надо. Это долго, Витю?
– Сутки, – буркнул тот. – Но я не о том, красить или не красить. Я о том, что мне делать потом? Чтобы снова не написали чего-нибудь? Написать спереди на стекле «справжнiй хохол»[15], чтобы видели, что я не москаль? Ксерокопию паспорта прилепить?
– В паспорте национальность не написана, – сказала Ганнуся.
Галина порадовалась тому, что внучка хоть и не разговаривает по-украински, но все понимает.
– Зато фамилия написана, – на русском ответил ей отец, – а с фамилией Любченко трудно сойти за москаля.
– Поставь на охраняемую стоянку и спи спокойно, – посоветовала Галина. – И вообще, наш семейный совет затянулся. Поезжай на покраску, а за хлебом сходим мы с Ганнусей. Оля, если хочешь, пошли с нами, прогуляемся.
– Нет, Галина Дмитриевна, я лучше с Витей съезжу, чтобы ему не скучно было, – сказала невестка. – Только переоденусь.
«Чего там скучать? – удивилась Галина. – Доедет до ближайшей фарбувальни[16], сдаст машину и вернется. Дел на час, не больше. Хотя у Ольги могут быть свои соображения…»
«Свои соображения» – это ревность, поводов для которой чересчур любвеобильный Виктор давал предостаточно. Весь в отца. Тот был родом с Полтавщины, из города Кобеляки и на все упреки без стеснения отвечал: «Так я же с Кобеляк, у нас там все кобели!» У сына другое оправдание, столь же малоубедительное: «Люблю-то я только жену и больше никого, так что все остальные женщины не в счет». Ага, не в счет… Виктор с детства был дамский угодник. Игры с девочками, цветочки-поцелуйчики… У него подружек всегда было больше, чем друзей. Галина любила сына, он для нее был самым-самым лучшим на свете, но в то же время она была способна объективно оценивать его, замечая не только достоинства, но и недостатки. Если уж объективно, то можно было только удивляться тому успеху, которым Виктор пользовался у женщин. Не урод, слава богу, но и не писаный красавец. Высок, но не плечист и не накачан – сутул и худощав. Язык хорошо подвешен, но не настолько, чтобы можно было уболтать-очаровать. Интеллект? Много ли женщин ставят интеллект на первое место, да и не сразу он виден. Это не мужественность, которая проявляется сразу же, подмечается с первого взгляда. С мужественностью как таковой, кстати говоря, у Виктора дела обстояли не лучшим образом. Вырос он немного инфантильным, не склонным брать на себя ответственность. Возможно, в этом частично была повинна Галина – много баловала маленького Витеньку и слишком уж рьяно ограждала от разных житейских невзгод. «Что ты над ним трясешься, словно курица?» – говорил муж. «Курицей» он называл Галину всегда, когда был чем-то недоволен. Называл с ехидцей, намекая на созвучие ее имени с латинским словом «galina», обозначавшим курицу. А как не трястись? Своя ведь кровиночка, не чужая. С другой стороны (достоинства и недостатки, как известно, идут рука об руку), мягкий, покладистый характер существенно облегчает человеку жизнь. Можно только радоваться, что сын не тиранит домашних, не заставляет их плясать под его дудку, как это делал его отец. Еще бы жене не изменял, так совсем все хорошо было бы… Впрочем, совсем хорошо никогда не бывает. Не существует в природе бочки меда без ложки дегтя. И если бы только одной ложкой дело ограничивалось…
