Алиса Лунина - Новогодний рейс
На стене она заметила фотографию, с которой улыбался молодой парень с электрогитарой в руках. Она вопросительно взглянула на Никиту. Он сухо кивнул: «Да, это я в мои лучшие годы» и отвел глаза.
Она вгляделась в фотографию и вдруг все поняла! В памяти возник тот вечер: осенняя Москва, клуб, рок-концерт, на который она, тогда еще студентка, пришла с подругой…
— Это был ты! — закричала она так, что он вздрогнул.
— Чего орешь? — недовольно спросил Никита.
Но Фаня не сбавила громкость и проорала еще сильнее:
— Москва! Осень! Мой любимый клуб, и ты на сцене! Никита Лавров?!
Никита молчал.
— Почему ты молчишь?
Он положил на тарелку яичницу и стал есть.
— Ответь мне! — потребовала Фаня.
Лавров делал вид, что не слышит.
— Можешь ничего не говорить, я все равно тебя узнала! — рассмеялась она.
Фаня чувствовала какую-то бешеную радость, и ей хотелось поделиться этой радостью с ним.
— Как ты пел, Никита! В тот вечер все девушки в зале были в тебя влюблены!
Лавров перестал есть:
— Ну да?
— Да. И я тоже! — Она смутилась, но все-таки добавила: — Я… Была влюблена в тебя!
— Сейчас придумала?
— Нет, той осенью.
Лавров сказал неожиданно мрачно:
— Спасибо, конечно, за теплые слова, но я не люблю вспоминать прошлое. Это было так давно, что кажется — и не со мной. Тот парень писал песни, улыбался девушкам со сцены, ну и что? Какое отношение это имеет ко мне?
— Не просто парень! — возмущенно фыркнула Фаня. — А гений! Поэт!
Никита сморщился, как от зубной боли. Увидев его кислое лицо, Фаня осеклась и растерялась, интуитивно поняв, что прошлое для Лаврова — болезненная тема. Он немедленно подтвердил это, резко сказав, что у него дела и ему пора идти. Фаня опешила и даже обиделась. Растерянно попрощалась и ушла к себе.
Сначала она решила больше не искать встреч с Никитой, но любопытство пересиливало обиду — ей хотелось разобраться в причинах, побудивших Лаврова оставить музыку. Помимо любопытства, было еще и желание как-то помочь ему, потому что за его грубостью она угадала-почувствовала боль и одиночество. Фаня как-то сразу поняла, что он не только одинок, но, видимо, несчастен, как любой одаренный человек, и что его надо любить, холить, лелеять, короче, посвятить ему жизнь, и тогда, может быть, он напишет много новых прекрасных песен.
В общем, она решила все выяснить, но поскольку идти к Лаврову после вчерашнего было неудобно (герой, можно сказать, попросту указал ей на дверь, а она как-никак девушка гордая!), она на следующий день устроила ему засаду на кухне с расчетом, что тот все равно придет туда рано или поздно, и они встретятся будто бы совершенно случайно.
В засаде пришлось провести пару часов — Фаня уже и с Варей поговорила «за жизнь», и выслушала очередную порцию откровений Вариных бабушек, а Лавров все не появлялся. Наконец он вошел — небритый, хмурый, поставил чайник на огонь, достал сигареты. На Фаню смотреть словно бы остерегался, но потом извинился «за вчерашнее» и подсел к ней за стол. Фаня, фыркнув, поинтересовалась, «какая муха вчера его укусила?».
Лавров пожал плечами:
— Иногда случается. Сплин. Тоска. Плохое настроение. А у тебя нет?
— Бывает! Собственно, я и приехала в Петербург спасаться от сплина, или хандры.
— Получилось?
— Не знаю, — вздохнула Фаня. — Кстати, ты здорово написал про такое состояние. Песня про осень — моя любимая…
Лавров невозмутимо пил чай, как будто речь шла не о нем.
— А знаешь, я тогда очень хотела подойти к тебе, познакомиться, поговорить, неважно — просто за руку подержать, но побоялась… Ты был красивый, недосягаемый — звезда! А я так… Никому не известная студентка, к тому же с кучей комплексов. Я была уверена, что ты даже разговаривать со мной не захочешь.
Лавров улыбался. Она засмотрелась на него — красавец! Глаза стального цвета, четкий, благородный профиль, годы его, конечно, изменили, но тело осталось юношеским, подтянутым. Когда-то она влюбилась в него, почувствовав в музыканте, певшем со сцены, какой-то нерв, бешеную энергию, и теперь она рада видеть, что, несмотря на все перемены, он сохранил свою безумную энергетику.
— Ты больше не пишешь стихов? — осторожно спросила она.
Он покачал головой.
— Но почему? — едва не простонала она.
Лавров усмехнулся:
— Сложно сказать… Наверное, жизнь изменилась, слушатели изменились, возникло ощущение, что мы уже никому не нужны… Появились другие герои и другие песни… В последний год я выходил на сцену и мне казалось, что я динозавр из тьмы веков. Понял, что если не хочу однажды увидеть пустой зал, — надо уходить на пике. Поэтому я ушел, может быть даже, успел сделать это вовремя.
Она искренне возмутилась:
— Какая глупость! Ты был одним из лучших рокеров в этой стране, как ты мог оставить своих слушателей?! Неужели причина была только в этих надуманных страхах?
— Не совсем… Кроме всего прочего, незадолго до того, как мы распустили группу, погибли два наших музыканта, и все потеряло смысл.
— Ты ушел, как будто захлопнул за собой дверь: ни одного концерта, ни одного интервью! Я потом пыталась узнать о тебе у друзей из шоу-бизнеса, но никто ничего не знал.
— У тебя есть друзья из шоубиза? — удивился Лавров. — Кто же ты, таинственная рыжая незнакомка из Москвы?
— Журналистка! Единственное, что мне удалось узнать о тебе, так это то, что ты пропал, женился на модели, обуржуазился и больше не пишешь песен.
— В целом все верно.
— Так ты женат?
— Что-то есть хочется… — ушел от ответа Лавров. — Знаешь, я бы съел чего-нибудь. Жаль, Брони нет, она взяла надо мной шефство, подкармливала домашней едой.
— Я не смогу тебе помочь, — улыбнулась Фаня, — поскольку не умею готовить. Как насчет ресторана?
— Не вариант. Я на мели. Вчера потерял свою золотую банковскую карту, — хмыкнул Лавров, — а в кредит, боюсь, отужинать не получится.
— Зато у меня есть деньги! Я тебя приглашаю!
— Может, у вас в Москве так принято, а у нас мужчина привык платить сам.
— А ты всегда такой принципиальный?
— Ага. У меня вообще скверный характер.
— Ну и дурак! — вспыхнула Фаня.
Ей почему-то стало обидно, и хоть она понимала, что со стороны это выглядит как детский сад, надулась и ушла, не попрощавшись.
Придя в комнату, она, не раздеваясь, легла на кровать и заплакала. Ей было холодно и одиноко, изнутри жгла обида на весь мир. Голова стала тяжелой, а горло болело, словно она проглотила кактус.
В дверь постучали. Фаня отозвалась. Вошел Лавров:
