Клятва, которую мы даем (ЛП) - Джей Монти

Это то, что помогло мне оплакать Розмари, то, что поможет мне оплакать моего отца, когда он уйдет из жизни. Научиться любить память, то, кем они были на этой земле, вместо того чтобы сосредоточиться на том, что их здесь нет.

Горе — это не тяжелая битва.

Это процесс, в котором есть спады и повороты, а не только подъемы.

Леви кивает, принимая мои слова, но не слыша их. Он и не услышит, пока не будет готов, а это все, о чем я могу его сейчас попросить.

— Как ты это делаешь? — спрашивает он, хмуря брови. — Папа, «Хоторн Технолоджи», шизофрения? Мне чертовски тяжело, а ты, как всегда, за каменной стеной.

Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, пытаясь придумать, как ответить, не нагнетая обстановку. Я не знаю, как сказать ему, что не хочу быть таким, но я должен. Ради него, ради Калеба и мамы. Если я сорвусь, начну пытаться объяснить правду о своем психическом заболевании, это будет слишком тяжело для них.

Я не могу переложить это на них, да и не должен — по крайней мере, сейчас.

Потому что в кухню заглядывает моя жена.

Надеть кольцо — это, конечно, еще не все, но называть Коралину моей? Легко.

При ее росте в пять футов³², каштановые локоны ниспадают каскадом на плечи, обрамляя резкие черты лица, в глазах светится любопытство, как будто она тоже ждет моего ответа.

Голод закипает внутри.

Кожаная куртка, в которой она уже несколько раз появлялась, наброшена на ее плечи. Это напоминает мне об Алистере и его одержимости курткой, которая была у него со школьных времен.

Крошечная белая майка, демонстрирующая ее живот, заставляет меня думать о том, как легко было бы разорвать материал зубами.

Коралина рассматривает меня, слишком увлеченная разглядыванием, чтобы понять, что я заметил ее присутствие, ее мягкие карие глаза обводят линии моего обнаженного тела. Если бы с нами в комнате не было моего младшего брата, я бы позволил ей продолжать.

— Коралина, — мой грубый голос заставляет ее перевести взгляд на меня, на ее щеках появляется румянец от осознания того, что она попалась.

Леви поворачивает голову так быстро, что у меня перехватывает дыхание. Я скрываю свое раздражение, поскольку он ведет себя так, словно никогда раньше не видел девушек.

Она одаривает его улыбкой одними губами и неловко машет рукой. Покачивая бедрами, она проходит дальше на кухню, дразня меня перспективой нагнуть ее, чтобы посмотреть, какого цвета у нее трусики.

— Привет, — тихо выдыхает она, теребя ремешок своей сумочки.

— Черт, — бормочет Леви себе под нос, как будто мы его не слышим.

Я мгновенно протягиваю руку и шлепаю его по затылку.

— Манеры.

Коралине приходится прикусить нижнюю губу, чтобы не улыбнуться, и я ловлю себя на том, что безосновательно злюсь на ее зубы за то, что они скрывают одну из редких и прекрасных вещей, которые она делает.

Мне нравится ее улыбка. Мне нравится ее смех. Она мне нравится.

Для меня это странное ощущение — испытывать к кому-то симпатию. Я не был влюблен ни в кого со времен средней школы, и сейчас это чувство гораздо сильнее, чем могу понять.

— Леви, самый привлекательный брат, — он протягивает руку, чтобы пожать ее. — Как, черт возьми, этот засранец заполучил тебя?

Гребаные сиблинги³³.

Они созданы для того, чтобы постоянно действовать вам на нервы. Именно поэтому Рук так хорошо ладит с моей семьей.

— Разве ты не младший близнец? Можешь ли ты быть самым привлекательным, если есть твоя копия постарше? — она наклоняет голову, моргает, притворяясь смущенной, берет его руку и пожимает ее. — А мне нравятся молчаливые и задумчивые типы.

Он насмехается.

— Калеб хотел бы, чтобы у него был такой подбородок.

Как резинка, он тут же возвращается к своему дурацкому облику. Наш предыдущий разговор тает, весь его страх скрывается за одной ослепительной улыбкой.

Я еще несколько минут наблюдаю за тем, как она достает его, слушая их болтовню, прежде чем он направляется в ванную, оставляя нас наедине.

— Что за срочность? — спрашивает она, наклоняясь, чтобы убедиться, что Леви не слышит нашего разговора.

— Мои мать и отец уже едут сюда.

Ее глаза расширяются, прежде чем она опускает взгляд на свой наряд и снова поднимает его на меня.

— Ты не подумал упомянуть об этом раньше? Я бы надела что-нибудь, я не знаю… — она вскидывает руки в воздух. — Еще один гребаный свадебный наряд? Я похожа на Джека Потрошителя.

— Ты выглядишь сексуально, — бормочу я. — И моим родителям будет все равно, что на тебе надето, Хекс. Главное, чтобы они с тобой познакомились.

Она усмехается.

— Сомнительно. Как они вообще узнали? Я думала, ты собираешься выиграть нам время?

Я просто протягиваю газету, которую дал мне Леви, по столешнице островка в ее сторону, затем беру свой кофе и делаю глоток, пока она читает. Она морщит нос, просматривая страницу.

Ее носик делает то же самое, когда она собирается кончить.

Блядь.

Не думай об этом прямо сейчас. Думай о чем-нибудь другом, идиот. Я машинально опускаю взгляд на свою промежность. Последнее, что мне нужно, — это стояк, прежде чем моя мать ворвется в мой дом.

— Нашла любовь после дома ужасов? Как ты думаешь, им когда-нибудь надоест история с похищением?

— А тебе? — спрашиваю я. — Тебе никогда не надоедало, что они все еще говорят о том, что с тобой случилось?

— Да, — вздыхает она, прижимая большой и указательный пальцы к уголкам глаз, — но у меня толстая кожа, так что меня это больше не беспокоит. Я всегда буду чем-то особенным в этом городе, для этих людей. Что бы я ни делала, это никогда не изменится. Это просто…

— Утомительно, — я заканчиваю предложение за нее, наблюдая, как она убирает руку и кивает мне. Как будто только в этот момент она осознает, что мы скорее похожи, чем отличаемся.

Когда новостные каналы снова и снова передавали ее историю по всей стране, показывая одни и те же видеозаписи того, как она убегает из подвала только для того, чтобы броситься в объятия своего похитителя, я помню, как меня охватило глубокое чувство понимания.

Я понимал, что она чувствует.

Приходится выслушивать историю, которую люди придумали о тебе, потому что ты никогда не говорил правду публично. Как будто ты обязан был рассказать миру свою историю, иначе они просто придумают ее за тебя.

Для этого города она навсегда останется девушкой, которую похитили.

Но это не все, чем она является, и не все, кем она станет.

Интересно, знает ли она об этом?

— Тебе было трудно? — спрашивает Коралина. — Расти с шизофренией и чтобы все об этом знали?

Мне кажется, что она впервые спрашивает меня об этом. Впервые мы вдвоем затронули тему моего психического здоровья.

— Иногда.

И это не ложь.

Было чрезвычайно трудно знать правду о своем собственном разуме, но при этом позволять людям верить в обратное. Я постоянно спрашивал себя, как они могли не видеть этого? Как они могут не верить мне? И всегда находил ответ: а зачем им это?

— Я не хотела спрашивать об этом, — она делает паузу, пробегая взглядом по моему лицу в поисках любых признаков эмоций. — Я подумала, что если ты захочешь рассказать об этом, то расскажешь.

Я поднимаю бровь.

— А если бы я решил никогда не рассказывать об этом тебе?

Она поднимает одно плечо, беззаботно заправляя за ухо прядь белых волос.

— Мне было бы все равно. Это не мое дело.

Ее прямота, наглый, непоколебимый тон заставляют мои губы подрагивать. Я знаю, что ее слова искренни, суровы, но правдивы. Они не витиеваты, в них нет фальшивого сочувствия, которое пытается заставить меня чувствовать себя лучше.

— Тебе все равно, что я шизофреник?

— Мне важно, чтобы ты получаешь поддержку и медицинскую помощь, в которой нуждаешься, — она качает головой, тянется вниз и отрывает кусок недоеденного кекса Леви. — Я не совсем бессердечна. Но нет, мне все равно. Это психическое заболевание, а не чума.