Татьяна Алюшина - Мой слишком близкий друг
– Мне же не больно, – объяснила я понятную только мне логику.
– Да. Не больно. Потеря чувствительности. Я понял, – рублено, с паузами после каждого слова, сказал он и вернулся к своему рассказу, уже нормальным тоном. – А позавчера разговариваю с Левой, и он говорит, что решили тебя на Новый год домой привезти, только доктор сомневается в правильности такого решения. Я в Белоруссии был, переговоры веду, присматриваюсь, думаю там ресторан открыть. Да я не об этом. Просто я из Минска позавчера только и прилетел в Москву. Ну, вот и подумал, а почему бы нам с тобой не провести Новый год вдвоем. Ты не против?
Я промолчала, не зная, как ответить на этот вопрос. На вопросы, апеллирующие к области чувств, мне было трудно отвечать, а как я выяснила за последние четыре месяца и двенадцать дней, большинство вопросов, да и вся наша жизнь в целом, связаны именно с чувствами.
– Мы поедем с тобой в Довиль, – не получив ответа, придал большей бодрости голосу Митя. – У моих друзей квартира в доме на побережье, они живут в ней в сезон, а на зиму уезжают. Я уже договорился, мы с тобой там поживем. Будем посещать Бальнеологический курорт, ты же про его историю мне сама как-то рассказывала. Помнишь?
– Помню, – на сей раз ответила я. – И про их известный ипподром рассказывала, и про историю «города для жен».
Так французы в шутку называют престижный и дорогой Довиль, город для богатых, а рядом, через речку, находится Трувиль, рыбацкий городок, его называют «городом для любовниц». Имея в виду, что, отправляясь на курорт, француз селится с женой в Довиле, а любовницу селит в Трувиле, намекая на разницу социальных статусов этих двух городов-соседей.
– Мы и на ипподром пойдем, и будем кататься на лошадях, и в водолечебницу походим…
– Митя, я же не болею, зачем мне в лечебницу?
– Да, ты не болеешь, – подтвердил он, словно себя в чем-то обвинял, – а в лечебницу для красоты, посетишь там все косметические процедуры.
Ему было трудно со мной. Вернее, с собой рядом со мной. Митя почему-то обвинял себя, и я слышала это по его интонациям, по его словам, и однажды задала прямой вопрос:
– Митя, ты считаешь себя чем-то виноватым в том, что случилось со мной?
– А разве не так? – тихо спросил он.
– Митя, мне трудно сейчас понимать намеки и недоговоренности, я не улавливаю нюансов чувств. Скажи прямо.
– Я не просчитал этого Макса до конца. Он мне не нравился с самого начала, я чувствовал, что он гнилой, но не попытался хотя бы навести справки о нем, предупредить тебя или что-то еще предпринять, и ты пострадала, – засунув руки в карманы брюк, очень жестким тоном сказал он, и на скулах заходили желваки.
– Митя, ты не можешь спасать меня каждый раз, когда я совершаю глупости, – как робот говорила я, мне трудно давались длинные фразы, приходилось выталкивать из себя слова, но я старалась. – Я сама во всем виновата, это я пустила его в свою жизнь и была к нему безразлична, как сейчас ко всему. Так же, как сейчас. Он мне был не нужен и не интересен. И поэтому погиб мой ребенок. Это я виновата и наказана. Так правильно.
– Нет. Так не правильно! – взял он меня за руки выше локтей и немного тряхнул. – Ты умная и даже мудрая девочка, ты умеешь разбираться в людях и правильно их оценивать. Но, когда мы находимся с кем-то в близких отношениях, нам бывает сложно полностью рассмотреть и узнать человека, мы подпадаем под очарование влюбленности и того, что каждый стремится в начале отношений показать себя с лучшей стороны, и мы часто бываем не способны оценить здраво человека, в которого влюблены. Но у тебя есть семья, братья, отец, я, наконец, и нам всем этот Макс был подозрителен и не нравился с самого начала, и дело вовсе не в его красоте писаной, так какого черта никто из нас не сделал самой элементарной вещи – не навел справки о нем и его жизни! Гришка бы за один день все разузнал, и не случилось бы никакой трагедии, мы бы просто разобрались с этим проститутом, и все!
– Митя, как ты не понимаешь, – объясняла я свою правоту, – это только моя вина, никакая влюбленность мне глаза не закрывала, я не любила Макса, и он был мне абсолютно не интересен. Это я не потрудилась даже узнать человека, с которым жила. Я пустила в свою жизнь чужого человека, не интересуясь, кто он такой, и поэтому погиб мой ребенок.
Митя резко притянул меня к себе, крепко обнял, прижался щекой к моей голове и сказал:
– Дурочка, – отодвинул голову, посмотрел сверху вниз на меня, поцеловал в висок и повторил: – Дурочка, что ты себе напридумывала.
– Это ты, Митя, себе напридумывал, – возразила я обычным серым тоном.
Квартира Митиных друзей, в которой мы поселились в Довиле, была просторной и удобной, с ультрасовременной кухней, приведшей Митю в хорошее расположение духа, а то он так и ходил мрачным после того нашего разговора. А я что-то почувствовала, слабый, но приятный импульс, когда раздвинула шторы на больших высоких окнах гостиной и увидела за ними море. И так и стояла, смотрела, пытаясь удержать или повторить эту слабую приятность, проскочившую быстрой, еле уловимой волной.
– Пойдем пройдемся? – предложил Митя, подойдя ко мне и обняв за плечи.
За несколько дней, проведенных нами в Довиле, у нас с Митей вошло в привычку гулять по пляжам, бродить по городу, заканчивая любую прогулку на новогодней ярмарке, где Митя покупал какие-то праздничные мелочи и безделушки и маленькую искусственную елочку купил. И какие-то продукты на рынке, расположенном недалеко от ярмарки, для торжественного стола, само собой устрицы, королевы этого региона и месяца декабря. Всем известно, что самые лучшие устрицы добывают в Нормандии, где мы и находимся, а самый лучший вкус они приобретают в декабре и январе.
А я не помню их вкуса, как не помню вкуса всех продуктов, но Митю это не останавливает, он все равно готовит что-то мудреное каждый день и утверждает, что разрабатывает новые рецепты, не боясь критики от клиентуры в моем лице.
Новый год мы отметили почти вдвоем, потому что больше часа мы разговаривали с моей родней по телефону, а потом к нам пришли поздравить соседи по дому и засиделись, потрясенные Митиной кулинарией, и превознося его талант.
Один раз, взяв машину напрокат, Митя отвез меня в Трувиль на воскресный рыбный рынок и познакомил с Марселем, которого знал еще с тех времен, когда учился и работал в ресторане в Довиле.
– Приходите в следующее воскресенье, Димьен, – пригласил Марсель. – Я специально для тебя и твоей мадемуазель наберу самые лучшие устрицы.
И вот наступило следующее воскресенье, и мы снова приехали на рынок. Митя, не заметив Марселя среди суетящихся торговцев, взяв с меня железное обещание, что я не сдвинусь с места и ничего не стану делать, и оставил ждать там, где не ходили люди, но ему было хорошо меня видно, и пошел искать Марселя…
