Ирина Ульянина - Жена моего любовника
— Это подлость! Видеть тебя больше не хочу! Счастливо оставаться!
— Кать, ты что, обиделась? Кончай. Прекрати, не уходи… Разве я виновата, что нам с Эгемчиком всегда бывает трудно расстаться?.. Помнишь, ты спрашивала, люблю ли я Серегу? Так вот отвечаю: я не Сережку, а Эгема люблю, причем давно…
Каланча, оказывается, еще и рассчитывает на мое понимание, прямо как абонент сотового телефона, отключивший аппарат. Но Ольга не мобильник, а совесть отключила. Мерзавка! Я крикнула громче, чем позволительно в постной больничной обстановке:
— Да и люби на здоровье, кто же против?!
— Кто-кто… Дед Пихто! Волков, скотина, заныкал общие деньги, чтобы меня удержать… Катя, скажи, он тебе еще нужен?
Я гордо выпрямилась: угу, жди, так я и стану изливать тебе душу, несносное создание! Лялька не отставала:
— Забирай его со всеми потрохами, пользуйся сколько влезет, но! Есть одно но: деньги будем делить по справедливости.
— Какие деньги? Я ничего не знаю о деньгах! В глаза их не видела, не то что в руках не держала… Деньги! Ты бы лучше о детях вспомнила. Еще матерью называешься… Волчица!
Стрекоза сделала скорбное лицо — уголки тонкогубого рта съехали вниз. Однако выдержки для молчания ей хватило ненадолго.
— Да, я — мать! Дети никуда не денутся, а мне сейчас позарез нужны деньги. У этих… — она сравнила медсестер с продажными женщинами, — обезболивающего укола не допросишься, ждут, когда им забашляют… А где я возьму, если Волков, скупая скотина, филки заныкал?! И сам как сквозь землю провалился…
— Не говори про Сергея плохо. Никакая он не скотина, тем более что ему сейчас совсем не сладко…
— Он — скотина, — с упрямством, достойным лучшего применения, повторила Лялька. — Всю жизнь мне испоганил! Рожать заставлял! Из дому не выпускал! Ненавижу, ненавижу его!
С крика она перешла на плач и ревела так горько и самозабвенно, что мне передалось ее состояние. Я тоже всплакнула и в растерянности думала: чем ее утешить? Как вразумить?.. На ум пришло сравнение: пойманную стрекозу закрыли в банке, она сикатит прозрачными крылышками, а толку мало… Странно, но от Лялькиных и собственных слез сделалось легче. Жена моего любовника, прикованная к постели, уже не представляла угрозы, не воспринималась соперницей. Кукушки — птицы неприкаянные. Ольга нуждалась в опеке не меньше, чем ее дети…
Глава 11
День да ночь — сутки прочь. Время перепуталось, сбилось так же, как я сбивалась с ног. Металась между этажами, словно потерянный между двух огней, забыв про еду и сон.
Лялька капризничала по полной программе, требовала сдувать с нее пылинки — кормить с ложечки, умывать, массировать спину, подавать судно. Эгем к ней так и не явился, что усугубило плаксивость незабудки. Состояние Сергея и вовсе оставляло желать… Он не выходил из комы, и мне оставалось только караулить вход в палату. Я часами, вытянувшись в струнку, как сторожевая собака, просиживала на подоконнике напротив двери в реанимацию. Врачи смирились со мной, как со стихийным бедствием, — уже не гнали прочь, но, к сожалению, и не обнадеживали оптимистичными прогнозами. Со своего наблюдательного пункта я отлучалась только в туалет, попутно звонила родителям с мобильника, чтобы узнать про малышастиков и Азиза. Папе чужие дети практически не досаждали: он по утрам уходил на работу и возвращался к вечеру, когда ребятишкам положено было спать. А маме с ее гипертрофированной ответственностью мало не показалось. Впрочем, она не жаловалась, но постоянно старалась выяснить, чьи это дети. Похоже, побаивалась, что я их удочерю-усыновлю, а ей возиться придется вечно. Как бы то ни было, я чувствовала, — мама согласна вывернуться наизнанку, только бы у меня все поскорее устроилось, образовалось, урегулировалось. Представляю, каково это для матери — пребывать в полном неведении, но все равно отмалчивалась…
Так миновало двое суток, а на третьи на дежурство заступил Никита Синев. Завидев его, я подобно белочке резво спрыгнула с подоконника:
— Кит, наконец-то!
— Что, неужели соскучилась?
— Слов нет, как стосковалась! — искренне подтвердила я, ведь во всей больнице никто, кроме него, не снисходил до общения со мной. Попросила: — Зайди посмотри на Сережку, а?
Интерн не долго любовался Волковым. Выйдя, заявил мне с комсомольской прямотой:
— Ему не лучше, но и не хуже. И это нормально. А вот на тебя, Катерина, без слез не взглянешь. Ты когда спала в последний раз?
— Что ты имеешь в виду?
— А ты что?.. Не подумай, я не настолько любопытен, чтобы интересоваться регулярностью твоей сексуальной жизни, а вот твое здоровье мне небезразлично.
Парень фактически насильно затащил меня, упиравшуюся, в ординаторскую, сунул таблетку валиума вместе с чаем, и я сама не заметила, как отключилась, сидя на диван-кровати. Вроде секунду назад еще говорила и имела право называть себя человеком прямоходящим, и вдруг — брык! — голова очутилась на подушке, ноги непроизвольно вытянулись. Никита накрыл меня одеялом до самого носа, и те казенные одеяло с подушкой подействовали так, будто были пропитаны хлороформом, эфиром, или чем там еще усыпляют? «Лежи спи, и чтобы я тебя не слышал как можно дольше!» — сквозь сон услышала я голос Синева и тотчас увидела сладкий сон про немыслимо шикарный банкет, на котором я очутилась в чем была — обычных джинсах и джемпере. Ходила среди нарядной, незнакомой публики, стыдясь своего бедняцкого прикида и зверского голода, хватала снедь с ломившихся столов. Ела, что называется, в три горла, а насытиться никак не могла.
— Японский городовой! — Выкрик Никиты нарушил мой замороченный сон. — У нас кто-нибудь будет следить за реанимацией? Один пациент кони двинул, другой очухался!
— А?.. Что? Нельзя? — Я не сразу поняла, где нахожусь. Приснилось, что официант схватил меня за шкирку и отнял тарелку с канапе. В ординаторской было глухо как в танке: холодно, темно и тихо. Скорее всего, дежурные хирурги и анестезиологи удалились на экстренную операцию. Синев включил свет, заставив меня заморгать.
— Ой, Кать, прости. Совсем забыл про тебя… День сегодня какой-то шальной, безумноватый.
— Ты сказал — кто-то очухался? Кто-то двинул? — напряглась я, запоздало врубившись в смысл фразы, и пролаяла дискантом, как мелкая шавка: — Отвечай-ай-ай!
— Да успокойся, твой Волков…
Но я уже не слушала — ринулась мимо Синева в коридор, ветром влетела в палату и, чтобы не врезаться с разбега в оконное стекло, схватилась за железную спинку кровати, на которой лежал Сережка. Его тряхнуло от моего торможения, а я склонилась над воскресшим любовником:
