Рози Томас - Год любви
– Ты знаешь, как надо вести счет? – спросил ее кто-то.
Она поглядела на доску из красного дерева, на тяжелые бронзовые подвижные маркеры.
– Нет.
«Лучше бы я сидела дома, – беспомощно подумала она. – Я не умею ни ездить верхом ни играть в бильярд, ни даже разговаривать по-человечески. Мой приезд сюда был ошибкой».
– Ладно, я буду вести счет. – Том встал над ней и быстро обозначил счет. А перед тем, как вернуться к игре, легонько дотронулся до плеча Элен.
Она отпила глоточек бренди. Спирт обжег ей горло, но подействовал успокаивающе, и Элен сделала еще пару глотков. Игра продолжалась по каким-то своим, неведомым ей правилам.
Элен изо всех сил старалась не думать, вообще не допускать Оливера в свои мысли. В результате у нее возникло такое чувство, будто с картины убрали центральную фигуру, оставив все незначительные детали в первозданном виде, а вместо центральной фигуры теперь на холсте зияющая дыра…
Она понятия не имела, сколько времени это продолжалось, но наконец игра кончилась, и они разошлись по своим комнатам.
Элен легла на широкую постель в чужой, незнакомой комнате. Тишина действовала на нее вдвойне угнетающе, потому что Пэнси в свою спальню, расположенную через стенку от спальни Элен, так и не вернулась. Элен уткнулась в подушку, радуясь, что она выпила довольно много бренди и не так хорошо теперь соображает. Она словно выключилась из реальности, мысленно убежала из Монткалма, в котором чувствовала себя жалкой букашкой. Элен представила себе, что она вернулась домой. Вот она подходит по дорожке к дому, слышит, как поворачивается ключ в замочной скважине. На вытертом, дышащем на ладан ковре лежит старенькая ковровая дорожка, которая хоть немножко предохраняет его от износа. До двери в гостиную три шага, нужно нажать на металлическую ручку, и дверь откроется, вот трехсекционная стенка, вот фотографии брата и самой Элен, стоящие на пианино, а на журнальном столике возле икебаны лежит «Радио Таймс». Элен мысленно проходила шаг за шагом по родному домику, пока не забылась усталым сном.
Последний день в году выдался очень ясным и солнечным. Ночью ударил мороз, и заиндевевший пар белел под бледно-голубым небом.
Сойдя вниз к завтраку, Элен сразу же почувствовала, что все взволнованы. Даже обычно бесстрастное лицо Мейтленда оживилось. Он командовал слугами, стоя у буфета, а те сервировали и подавали на серебряных тарелках завтрак, который англичане обычно едят перед охотой. Лорд Монткалм и его гости уже сидели за столом и плотно завтракали, готовясь уйти на целый день. Элен увидела, что кроме яиц и ветчины подают рис с луком и яйцами, а также почки, но когда Мейтленд предложил ей, она отрицательно покачала головой. От того, что она вчера вечером выпила бренди, у нее побаливала голова.
Том сидел чуть в стороне и читал газету. Элен тихонько села рядом с ним, он слегка кивнул и продолжал читать.
Леди Монткалм не было видно. Пэнси появилась, когда все остальные уже почти позавтракали. Она уверяла, что никогда не охотилась, а верхом ездила только несколько раз в жизни, но вид у нее был как у заправской наездницы – брюки для верховой езды и безукоризненно сшитый черный пиджак. Лорд Монткалм собственноручно взял ее тарелку и положил ей еды.
– Предвкушаете приятный день, да? – спросил он. – Погода сегодня – лучше не бывает. Надеюсь, Трипп как следует заседлал вашу лошадь.
Оливер поднял на отца глаза.
– Пэнси поедет на Мадам Баттерфляй.
– Чудесно, чудесно.
Впервые в разговоре отца с сыном не чувствовалось напряжения. Пэнси уселась рядом с Оливером, и они улыбнулись друг другу. То явно была интимная улыбка людей, совсем недавно сжимавших друг друга в объятиях.
Элен уставилась в свой кофе, ненавидя себя за то, что ее душу так разъедает ревность.
После завтрака у всех оказалась куча дел. Элен бесцельно поплелась за всеми по большому коридору, прошла под куполом. Тусклое зимнее солнце проникало внутрь, наполняя помещение неярким светом, высвечивая золото богатых драпировок и руки людей, изображенных на портретах. Парадные двери были открыты, и поравнявшись с ними, Элен увидела зрелище, которое можно было принять за очередную картину.
На фоне голого и немного угловатого зимнего пейзажа стояли до блеска вычищенные лошади, коричневые, белые и гнедые. Они ржали и нетерпеливо били копытами, из ноздрей вырывались облачка белого пара. На лошадях сидели статные женщины – их волосы были собраны в узел и спрятаны под котелками – и мужчины в ярко-красных пиджаках и белых бриджах. Черные фуражки были надвинуты глубоко на лоб и слегка скрывали раскрасневшиеся, типично английские лица.
Между ногами лошадей сновали, высунув язык, коричнево-белые и черно-белые псы, им не терпелось рвануться вперед.
Элен на мгновение замерла, созерцая эту картину, потом вышла на тусклый солнечный свет и приблизилась. Вокруг то и дело слышались добрые приветствия, позвякиванье стремян и скрип кожаных подпруг.
Всеобщее возбуждение ощущалось сейчас почти физически.
Мейтленд расхаживал между лошадьми, держа в руках тяжелый поднос: он предлагал наездникам выпить «на дорожку» из серебряных кубков.
Из-за того крыла здания, за которым располагались конюшни, вышел Джаспер Трипп. Он вел двух крупных гунтеров. За ним появился второй конюх – он вел еще двух лошадей. Последним шел парень с небольшой, стройной коричневой кобылкой. Как только они подошли к ступенькам, из дома вышел лорд Монткалм со своими гостями.
Элен тихонько стояла в сторонке, наблюдая за происходящим, и внезапно ей бросилось в глаза поразительное сходство, которое, оказывается, существовало между Оливером и его отцом. Они стояли рядом, глядя на свои владения, и она увидела, что у них одна и та же форма черепа, хотя цвет волос разный: у отца серебро в волосах, а у Оливера золотистые кудри. И очень похожая горделивая посадка головы… Затем они надели фуражки, и сразу стали разными.
Джаспер Трипп сложил ладони «лодочкой» и помог лорду Монткалму сесть в седло. Оливер сам уселся на могучего гнедого жеребца. Джаспер повернулся к Пэнси и расплылся в беззубой улыбке. Она с его помощью залезла на свою кобылку.
– На ней легко ездить, мисс, – сказал старый грум.
Пэнси взяла поводья, нагнулась вперед, потрепала лошадь по лоснящейся шее и прошептала ей какие-то ободряющие слова. Кобылка повела ушами, вид у нее был возбужденный и радостный.
Лорд Монткалм отъехал от группы наездников.
– Доброе утро, Мастер.
Человек, к которому так обратился хозяин дома, был главным на монткалмской псарне, он сидел в седле как-то неестественно прямо, на кирпично-красном лице поблескивали серебристые усы.
