Кэтрин Куксон - Нарушенная клятва
— Нет.
— Она о…очень расстроится.
— Не думаю.
— Она р…расстроится.
Обернувшись к брату, Мэтью ответил с кривой усмешкой:
— Приятно было бы так думать, но, полагаю, она, как и многие другие, только испытает облегчение, когда я покину эти берега.
— Ты слишком п…п…плохого мнения о самом себе, Мэтью. Т…ты…
— Напротив. — В голосе Мэтью снова зазвучали его обычные высокомерные нотки. — Позволь тебе заметить, Джон, что я крайне высокого мнения о собственной персоне. Я совершенно уверен, что на свете нет человека, способного сравниться со мной. Но в повседневной жизни, — он опять криво усмехнулся, — все обстоит несколько иначе. Люди не смотрят на меня моими же глазами… женщины в том числе. С этим придется что-то делать.
— О, Мэтью! — Джон рассмеялся, но не слишком весело. — Ты просто у…уникум. Л…Л…Люк всегда говорил, что ты один т…такой и что было бы просто у…ужасно, если бы у тебя был б…б…брат-близнец и… — Не договорив, он понурил голову и тихо добавил: — О, М…М…Мэтью, мне будет н…не хватать тебя. Ты н…не знаешь, как я тебя л…л…люблю.
Быстро подойдя к брату, Мэтью обнял его. Так они простояли несколько секунд. Потом Мэтью, почти оттолкнув Джона, развернулся и стремительно вышел из комнаты.
Глава 6
Было пять часов дня. Братья возвращались домой с шахты грязные и промокшие — их плащи не устояли перед проливным дождем, который лил уже третий день. Жара ушедшего июня оставила только воспоминания. Дороги развезло, а низко нависшее серое небо не обещало ничего, кроме дождя и еще раз дождя.
Братья спешились. Джон, передавая поводья своей лошади Фреду Лейберну, из-за его плеча сказал Мэтью:
— Я… я хочу в ванну… г…горячую, ч…чтобы пар валил, Д…давай поспорим, к…кому приготовят первому.
На верхней ступеньке лестницы Мэтью остановился, порылся в кармане, и, вытащив монетку, сказал: «Решка», и, когда оба были уже в доме, подбросил ее. Затем, поймав монетку на тыльную сторону руки, приподнял прикрывавшую ее ладонь и сообщил:
— Ты выиграл.
— О…о…отлично. С…слушай, Мэтью, а почему ты не боишься д…дождя?
— Наверное, потому, что за эти три года в Америке я так пересох, что порой, кажется, полжизни отдал бы за то, чтобы постоять под дождем.
В холле их встретила Пег, взяв промокшие плащи и шляпы. Джон ринулся к лестнице, крича:
— Г…горячей воды, Пег, горячей в…воды!
— Все готово, сэр, все готово. Я буду в вашей комнате через минуту, — произнесла Пег.
Что-то в ее голосе заставило Мэтью насторожиться. Он взглянул ей в лицо. Девушка явно только что плакала: глаза покраснели, ресницы — мокрые и слипшиеся.
— Ну-ну, в чем дело? — спросил он, стараясь, чтобы вопрос прозвучал добродушно и участливо. — Снаружи слишком мокро, чтобы еще и в доме разводить сырость.
Пег заморгала, опустила голову, а по ее щекам потоком полились слезы.
— Что случилось? — уже с искренним сочувствием спросил Мэтью. — Какие-то проблемы? Что-то с матушкой?
— Нет, сэр, со мной все в порядке, и с мамой тоже. Это из-за мальчика…
— Что?! Что случилось с мальчиком?
— Тилли… мисс Тилли… она возила его в Ньюкасл к доктору. Он говорит, что мальчик ослепнет.
Мэтью побледнел, его глаза сузились, губы беззвучно шевелились, повторяя слово «ослепнет».
— Мисс Тилли… она…
Не дослушав, Мэтью, перепрыгивая через две ступеньки, опрометью взлетел по лестнице, пронесся по галерее и коридору и распахнул первую попавшуюся дверь. Это была пустая классная комната. Мэтью стоял, переводя взгляд с одной двери на другую: он не бывал на этой детской территории с тех пор, как там поселилась Тилли. Вторая дверь слева. Да, это та самая комната, где она жила, когда впервые появилась в Мэноре.
Мэтью рванулся к этой двери, но повернул ручку осторожно. Тилли лежала на кровати, спиной к нему, одной рукой обняв лежавшего рядом сына. Она не пошевелилась, наверное, подумала, что это пришел кто-нибудь из Дрю, но когда Мэтью положил руку ей на плечо, порывисто обернулась, как ужаленная, и уставилась на него.
В ее лице не было ни кровинки: то была не бледность живой плоти, а цвет беленого полотна. Ее сухие глаза — два черных колодца — были наполнены болью, рот приоткрыт, губы вздрагивали. Убрав руку с ее плеча, Мэтью поднял ребенка, поднес его к окну и заглянул ему в глаза. Они были темные, синие.
Малыш улыбнулся ему и потянулся ручонками к его лицу, стараясь ухватить за щеку.
— Что он сказал? — Задавая этот вопрос, Мэтью смотрел на ребенка, но когда Тилли не ответила, повернул голову к ней.
Она сидела на краю кровати, наклонясь вперед. Ее голос прозвучал как шелест:
— Он сказал, что ничего не может сделать… Левый… Левый глаз уже не видит. Правому на какое-то время помогут очки, но…
Не договорив, она отвернулась и упала лицом в подушку. Быстро подойдя к кровати, Мэтью положил ребенка рядом, потом, обойдя кровать, опустился на колени рядом с Тилли, обнял ее за плечи, привлек к себе и, когда она подняла лицо, сказал:
— Не надо… не надо плакать так.
Она склонила голову, слезы потекли еще обильнее.
— Пожалуйста, пожалуйста, Троттер, — взмолился он. — Не надо так плакать, иначе мне конец. Не надо.
Из ее груди вырвался сдавленный стон. Мэтью с силой зажмурился и закусил нижнюю губу.
— Надо было все-таки отдать под суд эту женщину.
У Тилли перехватило дыхание. Казалось, каждая клеточка ее тела сейчас источала слезы. И этот ком в горле, душащий ее, не дающий дышать… О, если бы можно было прямо сейчас умереть и взять сына с собой!
— Тилли! Тилли! О Господи! Тилли… — Мэтью сидел на краю кровати рядом с ней, его руки обвились вокруг нее.
Дышать ей стало еще труднее — теперь ее голова была тесно прижата к его шее, и он говорил, говорил, говорил. Его рука начала гладить ее волосы, приподняла ее лицо навстречу его лицу. Она не видела ничего — она могла только слышать. Слышать, как он повторяет ее имя:
— Тилли! О, Тилли!
Точно так же говорил его отец: «Тилли! О, Тилли!»
Она должна освободиться, оттолкнуть его, так нельзя, она собирается выйти замуж на Стива. Стив будет ее спасением. Но она не желала спасения: в этот момент она страстно желала только двух вещей — чтобы ее сын видел и чтобы руки этого человека обнимали ее, а губы всегда прикасались к ее лицу, как сейчас. Но это нехорошо, так нельзя, никак нельзя. И потом, она ведь старше этого человека, хотя выглядит намного моложе; а он — он не молод, он никогда не был молодым. Он сильный, решительный, ей будет безопасно с ним — всегда, везде. А он все говорил, говорил, говорил…
