Александра Плен - Долгий путь от любви до любви
Луиза и Амелия слушались меня беспрекословно. За это время их манеры заметно улучшились, а французский перестал быть гадким и унылым языком после того, как мы выучили несколько ругательств. Как я ни гневалась, но словечки «мёрде» и «сало» стали иногда проскальзывать в их разговорной речи. Слава богу, Барбара и Чарльз не знали французского. Танцы прекратили пугать отдавленными ногами и неуклюжестью. А все потому, что я втайне от их матери и отца переодевалась в бриджи и сюртук, прятала волосы под цилиндр, рисовала на лице усики и играла на наших занятиях роль учтивого кавалера, развлекая девушек. Литературу мы изучали по любовным романам Джейн Остин, сестер Бронте, сонетам и пьесам Шекспира.
– Главное, чтобы вы знали, кто это – Шекспир или Чарльз Диккенс, Гетте или Пушкин, умели поддержать беседу на любую тему, блеснуть эрудицией, а читать можно только то, что вам нравится, – смеялась я. – А если мужчина упомянет неизвестного вам поэта или романиста, не тушуйтесь. Говорите с улыбкой «Это не мой стиль».
С математикой и физикой было сложнее. Все потому, что я сама эти предметы не очень хорошо знала. А в сущности, зачем девочкам математика? Мы ограничились простейшими арифметическими упражнениями и общими обзорными лекциями по астрономии и геологии, в ходе которых я вспоминала все то, что мне рассказывал Роберт двенадцать лет назад.
Конечно, я вспоминала его. Каждый божий день. Просыпаясь утром, занимаясь с девочками днем, засыпая с мыслями о нем ночью. Моя боль никуда не делась, она затаилась до времени, до следующего воспоминания, и выпрыгивала как чертенок из табакерки – вот она я, тут как тут! После я долго и с трудом уговаривала ее опять спрятаться и не высовываться.
Вот так и жила. Так и учила. Тому, что сама считала важным и полезным. А самое важное в жизни каждой девушки – удачно выйти замуж. Иногда странная мысль мелькала в голове – неужели я стала похожа на свою мать? И так же, как и она, считаю, что удачный брак превыше всего? Нет. Я учила их не только этому. Я учила их верить в себя, в свои силы, чувствовать сердцем, любить жизнь, родителей, поддерживать и помогать друг другу.
* * *Миссис Вестон пела мне дифирамбы. А на новогоднем вечере она прилюдно заявила, что ее девочкам несказанно повезло. Таких гувернанток, как мисс Нордвик, одна на миллион. Такую восторженную любовь я заслужила после того, как написала маслом портреты Луизы и Амелии. Вестоны повесили портреты на видное место в гостиной и теперь хвастались перед гостями, расписывая мои таланты. Болтливость Барбары Вестон меня даже немного раздражала, я переживала, чтобы случайно не встретить человека, которому хорошо знакома эта самая мисс Нордвик. И пусть гостями судостроителя в основном были такие же, как и он, стремительно разбогатевшие американцы, опасность оставалась.
Правда, иногда я и сама попадала впросак.
Однажды, забыв о конспирации, надела свое шикарное меховое пальто и пришла в нем в дом Вестонов. Хозяйка тут же заметила шедевр Жанны Пакен.
– Бог мой! – воскликнула она, узнав метку, когда я раздевалась. – Это же знаменитая Пакен! Откуда у вас это, мисс Нордвик? У меня самой есть только одно ее платье.
– Моя бывшая хозяйка, герцогиня Мелвилль, – приходилось осторожно подбирать слова, – часто отдавала мне свою старую ношеную одежду. Вот и это пальто досталось мне таким образом.
Объяснение было принято. Откуда миссис Вестон знать, что это творение было сделано в единичном экземпляре и привезено мне из Франции прошлой осенью? Но больше таких ошибок я не повторяла. И надевала вещи, предварительно срезав ярлычки модельных домов.
Каждое воскресенье я приезжала к Мэри на Аллен-стрит, где мы по-прежнему снимали комнаты. Отдавала ей большую часть зарплаты, так как в доме у Вестонов у меня был полный пансион. А взятой с собой одежды и обуви еще хватало, чтобы не покупать новые.
Мы проводили день вместе, разговаривая и обмениваясь впечатлениями об Америке и американцах. Она учила меня штопать и стирать белье. Готовить еду, чистить обувь. Я сама просила ее об этом. Кто знает, как повернется моя жизнь.
От адвоката пришло долгожданное письмо. Точнее, сразу от двух. От мистера Бина и от поверенного герцога. Я с колотящимся сердцем вскрывала конверты, ожидая известия о том, что стала свободной. Я действительно получила свободу, но не потому, что наш брак признали недействительным. А потому, что герцог Мелвилль скончался третьего января 1903 года от неизлечимой болезни.
Мистер Бин писал, что герцог знал, что умирает, и настаивал на том, чтобы не афишировать желание герцогини развестись с ним. Именно поэтому он тянул, как мог. И просил простить его. Я, конечно, простила.
А в письмо от поверенного герцога с теми же новостями была вложена еще и копия завещания. Герцог передал все свое богатство, земли, дома, замки, акции короне. А мне не оставил ничего, как и обещал.
Я грустно усмехнулась: «Теперь, Софи, тебе уж точно придется менять свою жизнь». Хорошо, что я ничего особо и не ожидала от герцога. Разочарование минуло меня. Это всегда были деньги герцога, не мои. Вряд ли я смогла бы на них рассчитывать после его смерти, даже при удачном раскладе. Да и следует честно признаться: в последние годы деньги перестали меня радовать. Ни счастья, ни удовлетворения они не приносят. Просто в свое время помогали мириться с тяготами ненавистного брака.
В конце письма поверенный сделал приписку: наш справедливый король, получив миллионы герцога Мелвилля, выделил мне пенсию – вдовьи пять тысяч фунтов в год. Я улыбнулась, вспомнив, что почти столько стоило пошить одно бальное платье. А этих платьев у меня было…
Ну да ладно. Главное – не это. Я подняла глаза на Мэри, терпеливо ждущую, пока я дочитаю письмо, и слезы выступили у меня на глазах.
– Я свободна, Мэри, – хрипло произнесла я, – свободна.
– Миледи, – подскочила ко мне женщина, – это же прекрасно! Теперь вы сможете выйти замуж за кого хотите. И у вас будут дети.
– Да, – хлюпнула я носом, – обязательно будут.
* * *Незаметно наступила весна. Даже в большом многолюдном городе ощущалось ее сказочное дыхание. Мы с Мэри переделали наряды, убрав лишние оборки, украшения, споров дорогое ручное кружево. Теперь и я помогала ей. Правда, не очень умело, она доверяла мне только грубую работу – где спороть, где сметать, но, тем не менее, я гордилась собой. За несколько выходных мы обновили весь гардероб. Держитесь, холостяки Нью-Йорка! Я иду к вам! Весна заронила в мое сердце надежду на счастье. И пусть до сих пор я каждое утро просыпаюсь с мокрыми от слез ресницами, пусть иногда черная беспросветная тоска охватывает меня, я верю: моя новая любовь ждет своего часа.
