Ирина Кисельгоф - Умышленное обаяние
– Оля, постой! Сами! – кричит волглый голос. Оле́?! Хрен тебе!
– Стас! Кто такой Саша? – Чей-то испуганный крик гонгом вклинился в первый раунд и отшвырнул жука на траву.
– Ххха! Ххха! – Он на траве, его корчит смех, втягивая мою ярость. – Ххха!
– Стас! – Желтый сарафан обтекает его руками. – Что с тобой?
– Ххха! Собирайся! Ххха! Бери шмотки. Ххха! Ххха!
– Мы уезжаем? – лепечет желтый сарафан.
– Ну же! Иди! – орет он, его женщина бежит за вещами.
Вот оно что! Лепота! Я и здесь взял свое! Пришел, увидел, поменял. Ха! Мне даже жаль тебя, жучара! Я поворачиваю голову к гусенице и смеюсь. Спасибо за цирк! Ты спасла второй раз. Мне уезжать, не жалея! Спасибо!
– Ты за этим приехала к нам? – цедит жук, не глядя на гусеницу. Его глаза пилят мои, я улыбаюсь. Он идет мимо, с силой толкая плечом мое. Да иди ты! Бедняга. Иди. Мне жаль тебя.
– Все? Я, пожалуй, поеду.
– Постой! – Гусеница хватает меня за руку. – А как же?
– Мы закончили. Спасибо, – бросаю я. Мне уезжать, не жалея!
Зрачки гусеницы внезапно расширяются, сжирая блеклую радужку. Ее кольчатые губы кривятся горбатой улыбкой.
– Саша!
* * *Ветер раздвинул тучи, уронив солнце в твои глаза. Я вдруг ощутил, что такое бесконечность, растянутая и сжатая взрывом твоих простивших и непрощающих глаз. Так она началась. Мы не сказали ни слова, но открыли себя до конца. Связали глаза руками света и взлетели, поймав его большую волну.
До самого горизонта миражные синие горы и слепящий раздробленным солнцем ледяной фирн. Внизу – прозрачные слезы безумной горной реки. Над ней в шквале зеленых листьев парят магалебская вишня и карагалинский урюк. Он – бос и наг, она – в белом мареве недолговечных цветов. Он рукой уже снял с лица ее неверную сеть. Она растворила настежь глаза, его не вернула, себя отдала. Он пропал, чтобы жить. Она отравила, чтобы забыть. И, сколько хватит глаз, разбитые в клочья небо, небо, небо и рваные облака.
– Вот и солнце! – засмеялась ты, даже не подняв головы. Ты давно залучила солнце, надо мной его нет.
– Да, – я ловлю солнце в твоих глазах. – Притащила его с собой?
– Оно стало совсем ручным, – смеешься и смущаешься ты. – Ходит за мной по пятам.
Ты бросаешь глазами солнце, как мяч. Солнце в моих ладонях, они в волдырях.
– Я знал, что ты придешь.
– Я не пришла. – Твои глаза погасли, не стоило дарить солнце мне. – Ты уедешь.
– Мне нужен воздух, чтобы менять шкуру и время. Иначе мне быть никаким. Если отъехать в начало, всегда наступает конец… – Я глотаю глазами слова. Мне жаль до смерти того, что уходит.
– Расскажи о себе. Хоть немного.
– Да что рассказать? – смеюсь я.
– Все! Я хочу знать все. Ну же! – кричат твои глаза и сразу тихо просят: – Пожалуйста. Мне нужна память.
– Не знаю… – Я колеблюсь, но все же прощаюсь; наверное, лучше сказать. – Я люблю дорогу. Надо мной небо, подо мной земля. Сегодня море, завтра каньоны. Скорость, ветер, жара, пыль. По-моему, пыль давно стала моей второй кожей. И мне нравится это до черта! Я собираю на себе землю, пыль сеет в меня семена конопли и дикого мака. На моих ладонях яблочные семечки и высушенные солнцем личинки жуков. Они пахнут землей, они живые. Я смываю вторую кожу в реке, вода уносит семена, они вырастают, и все начинается снова. Если устал, можно поваляться в траве, она выше меня, я приложил к этому руку. Здорово, да? Я ленивый садовник, но деревья растут. Может, в этом мое призвание?
Меня гонит ветер, я раздуваю ноздри, чтобы поймать запах озоновых дождей, расплавленного гудрона и разогретой солнцем травы. Знаешь, чей этот запах? Если бы ты хоть раз попробовала, то узнала бы, что такое свобода. Не я это выдумал, но с этим родился. Наверное, поэтому я сбегал из дома, чтобы понять. Я жадно глотаю запах, я пьян свободой, и я голоден ею донельзя! С каждым разом я жажду все больше и больше и все сильнее и сильнее. Даже не знаю, что для меня важнее, небо или дорога. Под колесами радуга бензиновых пятен, на небе после дождя – ее отражение. Может, лучше, если было бы наоборот. Я смог бы остановиться. Но остановка – синоним смерти. А я люблю жить. Я люблю жить до смерти! Ты понимаешь?
– Разве ты не хочешь отдохнуть? – молят твои глаза. – Хоть немного?
– Знаешь, как красивы огни ночного порта? Ты в лодке, лодка на сваях цветных дорожек огней. Море спит, на нем штиль. Сверху звезды, снизу вода, в середине – я.
– Значит, ты всегда один?
– Так получилось. Я не хотел.
– Может, останешься? Ты не один, я с тобой. Здесь автобаны и заправки, кафе и мотели, регулировщики и светофоры. Ты будешь жив, а я перестану бояться.
– Я видел черных журавлей. Они ночью ищут в степи горящие нефтяные вышки. Огонь выжигает ветер; нужно войти в восходящий поток, тогда журавлям легче подняться. Ночь, ветер, запах сохлой осенней травы, и черные птицы взлетают в огне. Но я остаюсь на земле. Ты понимаешь?
– Здесь кондиционированный воздух и отфильтрованная вода. Искусственный свет никогда не оставит ожогов. Разве ты не знаешь, что так безопасней? Так безопасней! Ты слышишь?!
– Я еле терплю город, он пахнет казармой и мокрой псиной. И я ненавижу лампы дневного света! Они вбивают кулаком даже залапанные слова.
– Глазам слова не нужны. Ты не сказал ни слова, я слышу. Мы так похожи. Мы можем быть вместе! – кричат твои глаза. – Ведь, правда? Скажи!
– Я болен твоими глазами. – Мои глаза просят понять, не жалея. – Я теряю себя. Это страшнее.
– Я поеду с тобой! Тогда ты получишь и себя, и меня!
– Я хочу взлетать, не садиться! Лететь, не парить! Искать, а не ждать! Я все время ищу, но найти все труднее. Мне нужен запах моря и йода, он в стеклянном шаре фурина, мне достался только его перезвон. Я ловлю чистый воздух, ливийский флейтист выдувает мертвый песок, земля цветет его запекшейся кровью. Она нестерпимо прекрасна, но в песке нечем дышать!
– Нечем? – шепотом спросили твои глаза. – Значит, я такая? Такая?!
Идиот! Идиот! Идиот! Да заткнись же ты наконец!
– Мне нужно искать одному, иначе ничего не найти. – Мои глаза ищут слова, мне самому не найти. – Я вдруг понял, кто она, магалебская ведьма, ведающая, что творит. Не та, что похожа, не та, что понятна, а та, что не уловить. Та – что дорога – всегда впереди и всегда позади, та – что остановки нет. Может, поэтому так жаждут возвращения к ней? И может, поэтому так его не желают?
Ветер разогнал облака, дождя нет, его без остатка вобрали твои глаза. Миражное озеро слез рябит умершей надеждой – воскресшей надеждой. Убил бы себя!
– Мне нужно уехать, чтобы вернуться. Веришь?
Она улыбнулась, вернув солнце себе, и глаза сверкнули майским дождем.
Я ушел, и она упала как мертвая. Но все же я ушел, не жалея. Так не было никогда. Это значит… вернусь?
