Эльмира Нетесова - Любимые не умирают
— Это как так? Одна сука еще не деревня. На поминках многие сына добром вспоминали. Вся деревня пришла проститься. А и нам Васятка навсегда сыном останется. Какой ни шебутной, а своя кровь. И тебе покойного простить надобно,— то ли попросил, или потребовал Силантий от дочери. Та промолчала.
— Племянники теперь с вами? — спросила немного погодя.
— Куда им деться, коль мать пригрозила в приют всех сдать, если не примем их. Люди, что на поминках случились в доме, онемели с удивленья. Никто не ждал эдакого конфуза.
— Силантий, не бедуй! Это не проруха! Дети в дом, счастье в дом! Бог всех видит и без куска хлеба никого не оставит! — встрял Акимыч и добавил:
— От Него к нам дается радость, а и наказание за грехи получает каждый...
— Я вот тут харчей вам привез с дому. Мать собрала. И помянуть просила Васю. Простите ему грехи его. Пусть прощенным встанет перед Господом,— оглядел лесника и дочь. Акимыч кивнул согласно, строго глянул на Катьку. Та голову опустила, заупрямилась.
— Кому сказываю? Выкинь зло с души! И тебе твое простится. Помолись за брата! Сама ить тож виноватой была. Не томи Василия! Нехай спит спокойно. Он нынче на правде, а нам еще маяться...
Баба встала на колени перед иконой. Когда закончила молиться, Силантий, словно вспомнив, сказал:
— Вчера Колька деньги прислал вам с Димкой. На жизнь! Так и прописал, что не просто подмога, алименты добровольно прислал. Видать, к разводу готовится. Другую сыскал бабу, не иначе! Ну да возьмет справку с тубдиспансера, по ней мигом разведут. Согласья не спросят. А ты, Катя, не печалься. Ни единая в свете осталась. Чую, что и в этом его мать руку приложила, сыскала повод ослобонить сына. Поди нынче радуется, что все вот так поворотилось! — отмахнулся Силантий.
— Алименты сказываешь? Тот Колька недолго порадуется. И полгода не минет, как к Катьке прискочит. В обрат станет проситься, в город будет звать,— усмехнулся Акимыч.
Силантий доставал из сумок харчи. Уж чего только там не было. Готовые голубцы и пельмени, еще теплые, жареная рыба и холодец, даже винегрет в банку натолкала. Копченый окорок и куры, уже готовые, только на стол поставь, даже домашний хлеб, целая сумка, три бутылки самогонки, да две рябиновой настойки, все аккуратно укутано в полотенца, чтоб не разбилось, не протекло и не остыло за дорогу.
Катька, глядя на самогон, горячую слюну сглатывала. Давно хмельное не пила. А уж как хотелось! И если б не страх перед стариком, давно бы выпила. Вон сколько у него в кладовке стоит всякой всячины, бутылок не счесть. Вот так-то из одной хлебнула хороший глоток. Уж больно цвет красивый и запах приятный шел. Вот только через час в животе все завертелось, заурчало, завыло и понесло бабу в лопухи, со свистом, с жуткой болью, еле успела поднять юбку, дальше все само собой случилось. Ни в дом, на речку побежала баба. Глядя на нее, вороны смехом изошлись, белки смотрели на Катьку, вылупившись. Как сумела человечья баба стрелять в реку без ружья?
До самого утра в лопухи бегала, пока лесник не сжалился. Налил ей в стакан немного настоя, разбавил водой и велел выпить... Через полчаса все успокоилось и Катька уснула.
С месяц на бутылки не смотрела, боялась опять в проруху попасть. Но выпить хотелось так, что все внутри дрожало от желания. Совсем немного выпила, только горло промочила, а все тело будто огнем взялось, внутри пожар. Катька не только красными пятнами покрылась, вся обчесалась.
Что за напасть? — побежала к реке. Леснику постыдилась признаться, что не подавила в себе слабину. Тот вмиг приметил, что стряслось, красные пятна не только на теле, на лице появились.
— Перцовкой угостилась, глумная дура? Ее не всяк мужик осилит. Как продохнула, психоватая? Кто ж перцовку по весне пьет? Ее зимой пользуют от любой простуды, с морозу, чтоб кровь согреть, разогнать по всем жилам. А ты что удумала? Теперь вот это хлебни! — дал что-то горькое, от чего горло свело.
— Терпи! Вот-вот полегчает,— смеялся дед.
С того раза Катька на бутылки не глядела, боялась. А просить стыдилась.
Теперь задавленное желание будто проснулось, поднялось откуда-то изнутри. У Катьки все во рту пересохло, задрожали руки. Ей не терпелось выпить. Она давно накрыла на стол, но старики не спешили разливать по стаканам. И баба мучилась.
Лесник, увидев, понял все и сморщился:
— Эх-х, баба, умей себя в руках держать. Коли с пути собьет хмельное, в яму скатишься. Помяни мое слово, эта хворь хуже чахотки. И не таких на погост увела, мужиков свалила с ног. Ежли себя не сломаешь, погаснешь лучиной. Из жен тебя за это выбросили. А и сын когда вырастет, отворотится от забулдыги. Сама себе не станешь нужной, людям насмех, родне в горе, век свой проканителишь в дурью и кой прок с нынешнего леченья будет,— глянул на Катьку пронзительно, осуждающе.
— Я только Ваську помянуть хотела,— слукавила баба.
— Заодно и себя! Нельзя тебе пить! — перевернул ее стакан кверху дном, пробурчав сердито:
— Глупому дури прибавлять не стоит.
...Силантий оказался прав. Не пришли деревенские к Акимычу. Зато милиция чуть ли не всякий день наведывалась. Замучили лесника и Катьку, все об одном и том же спрашивали. Предупредили, что по факту смерти Василия завели уголовное дело.
А супротив кого? Ить порвал его Гриша! Он на суд не придет. Неграмотный, повестку прочесть не смогет. А с людями у него теперь разговор один! — смеялся дед.
— Отвечать не зверю, а Кате...
— Как так? — подскочил лесник.
— Она медведям сарай открыла! Не сделай того, Василий остался бы жить.
— Тогда не стало б меня, а может и Катьки,— сказал Акимыч.
— Значит, судили бы Василия и тех двоих. Мы, дед, говорим о фактах. Открыв двери, Екатерина способствовала гибели брата. Еще хорошо, что те двое живы.
— Выходит, ежли б меня те трое убили, Катьку не судили б? — удивился дед.
— По закону получается так! — подтвердил следователь.
— Глумной ваш закон, дурак тот, кто его придумал! Иль я не должон защищаться от бандюг?
— Акимыч, все решит суд. Там определят степень вины каждого. Мы лишь материалы готовим. Выводы и приговор за судьей...
Через месяц Катьку с Акимычем привезли на суд. В зале заседаний полно народу. Здесь почти вся деревня собралась, да районные зеваки набились в зал так, что ступить некуда. Катьку посадили рядом с двумя мужиками, приходившими с Василием в тот злополучный день. Они опасливо косились на бабу, будто у нее из-под юбки вот-вот медведи вывалятся.
— Обвиняемая Федотова, встаньте! — услышала Катька и вздрогнула. Она поняла, что Колька уже взял развод с нею и ей не разрешил остаться на его фамилии. Ее желание и согласие не потребовалось. Катьку затрясло от обиды. Теперь она станет жить на разных фамилиях с сыном.
