Салли Боумен - Все возможно
— Конечно, есть. Я хочу сделать Элен свадебный подарок. И мне подумалось — если ты не против, — улыбнулся Эдуард, — что неплохо бы подарить ей настоящий английский дом. И английский сад.
— Когда она была девочкой… Они возвращались в Лондон. Эдуард бросил взгляд в боковое зеркало, прибавил скорость, и его «Астон Мартин» обогнал три автомобиля и тягач. Кристиан зажмурился.
— Когда она была девочкой — я бы не стал посвящать в это никого другого, но Элен, как я знаю, немного говорила с тобой на эту тему, — она жила на трейлерной стоянке в Алабаме. Помнишь?
— Помню. Она как-то ее мне описывала.
— Жила там с матерью, и та частенько рассказывала ей про Англию и дом своего детства. — Эдуард помолчал. — Ты помнишь тот дом, в Девоне?
— Как его можно забыть?
— Мать рассказывала ей про него и про сад. Про сад особенно. Она сотворила нечто такое, что Элен запомнила на всю жизнь. Образ прекрасного, безмятежного, идеального дома. Когда Элен была маленькой, мать, бывало, надолго оставляла ее одну, и знаешь, чем тогда частенько занималась Элен? Пыталась устроить сад. Английский сад. Собирала камушки, дикие цветы, травинки, выкапывала в земле и сажала их, чтобы подарить маме английский сад, когда та вернется. Только вот беда — тогда стояла жара, земля была пересохшая, а мама часто возвращалась очень поздно, так что к ее приходу растения успевали завянуть и погибали. Она мне однажды рассказывала, и я запомнил.
Он помолчал, глядя на дорогу.
— А потом она в конце концов вернулась в Англию к тетушке, увидела ее жалкий домишко, и это было для нее страшным ударом. Она только что потеряла мать и единственного друга, приехала в Англию — и увидела этот ужас. Ей и сейчас тяжело говорить об этом. Понимаешь, тогда она убедилась воочию, какой великой фантазеркой была ее мать. Элен, конечно, знала, что кое в чем… видела, что мать сама себя обманывает. Но в тот идеальный сад Элен, по-моему, всегда верила. А тут выяснилось, что никакого сада нет и не было. Он тоже оказался плодом самообмана, и не только ее матери, но и самой Элен. Она унаследовала от матери этот мираж.
— Господи, как печально, — вздохнул Кристиан. — Я об этом и не подозревал. Чего только мы не получаем в наследство!
— Да. — Эдуард снова глянул в зеркальце, убедился, что дорога пустынна, и прибавил скорость. — Да. Я долго ломал голову. Мне хотелось подарить ей что-то особенное, исполненное для нее глубокого личного смысла. И когда я утром вошел в твой дом, я об этом подумал. Я в жизни не видел более английского дома. И такого идеального английского сада. — Он улыбнулся. — Обещаю, мы не станем превращать розарий в бассейн.
— Вот и хорошо. — Кристиан лукаво покосился на Эдуарда. — Насколько я понимаю, тем самым ты обещаешь и не приглашать Жислен? Не хотелось бы видеть, как эта скорпионша вцепится в дом своими клешнями…
— Это я тебе твердо обещаю. Жислен работала только над моими салонами — до домов я ее не допускал, — да и то это было давным-давно.
— Как она, кстати? Она вроде вышла за этого типа, Нерваля?
— Совершенно верно. Сначала устроила скандальный развод с Жан-Жаком, а потом вышла за Нерваля. Я не видел ее уже несколько лет. Если не ошибаюсь, там возникли маленькие разногласия с налоговым управлением — какая-то довольно сомнительная компания, зарегистрированная на Каймановых островах. Во всяком случае, из Франции они с Нервалем отбыли. Я слышал, сейчас они заняты разделыванием того, что осталось от Марбеллы, и, похоже, весьма в этом преуспевают.
— Марбелла. Ну и ну.
— Элен раз или два встречалась с Нервалем. При его посредничестве она купила и продала дом. По-моему, она нашла его презабавным. Она говорила, что он откровенный мошенник. Эдакий улыбчивый негодяй. Естественно, без стыда и совести.
— О, рад это слышать, — улыбнулся Кристиан. — Стало быть, скорпионша получила по заслугам.
— Вообще-то я слышал, что они очень счастливы. Вероятно, прекрасно спелись. — Эдуард глянул на Кристиана. — Только прошу, не упоминай о ней при матушке. Теперь Жислен ее bete noire[11] — с тогдашней нашей поездки в Сен-Тропез, ты ведь помнишь? — Он помолчал. — Матушка считает Жислен своим врагом. Не исключено, что и меня тоже.
В его голосе прорезалось чувство, и Кристиан с любопытством на него посмотрел.
— Вероятно, ты не хочешь сказать, почему?
— Не вижу смысла рассказывать. История долгая и запутанная. Я поступил так, как считал правильным в насущных матушкиных интересах, но она этого не забыла и не простила, вот и все. — Он пожал плечами. — Она сильно переменилась, Кристиан. Ты бы ее не узнал. Одевается она по-другому, сделалась очень набожной…
— Набожной? Луиза? Не верю.
— Но это правда, — улыбнулся Эдуард. — Дом пропах ладаном. Когда я к ним прихожу — так и слышу шелест сутан. — Он помолчал, подумал о матери Кристиана, о том, что Луиза, при всей ее несносности, тоже, возможно, одинока, и добавил: — Зашел бы ее навестить, когда приедешь в Париж, Кристиан. Увидишь, что я имею в виду.
— Боюсь, мой приход особых восторгов не вызовет. Луиза меня всегда не терпела.
Кристиан закурил сигарету, откинулся на спинку сиденья и предоставил Эдуарду сосредоточиться на дороге. Он повернул голову и поглядел в окно: ехали они быстро и теперь приближались к лондонским пригородам. Движение на шоссе оживилось, Эдуарду пришлось сбавить скорость. Кристиан получил возможность лучше разглядеть окрестности. Поля потеснились, уступая место дорогам, бесконечным кварталам двухквартирных двухэтажных домов — жалкой пародии на стиль тюдор — и малопривлекательным пабам. Справа от шоссе землю покрывали обширные заплаты желтого цвета; там ползали, вгрызаясь в почву, огромные бульдозеры: прокладывали новое скоростное шоссе Лондон — Оксфорд. Когда оно откроется, подумал Кристиан, тягуче мучительная поездка дней его университетской юности сократится до часа, а то и до сорока минут, если гнать так, как Эдуард. Он хорошо помнил, как полз по этой дороге в своем первом автомобиле, стареньком «Морисе Майнор»: путь от Лондона до колледжа Магдалины занимал чуть меньше двух часов! Тогда это считалось достижением.
— Господи, как все меняется, — обратился он к Эдуарду. — Нам обоим за сорок. Знаешь, когда-то я думал, что это кошмарный возраст. А теперь я его достиг, и он мне даже нравится. Перспектива смещается. Мне это по душе. Люди приходят и уходят, возникают на твоем пути и опять куда-то исчезают. Потом до тебя доходят известия, какие-то обрывочные сведения вроде того, что Жислен вышла за Нерваля и удрала в Марбеллу. Кто-то возвышается, кто-то идет под уклон; кто-то неузнаваемо и непредвиденно меняется, а кто-то остается таким, как был. Это захватывающе интересно. Будто читаешь увлекательный роман. Ух ты! Любопытно, какими мы будем лет через двадцать, на седьмом десятке.
