Брак по расчету - Кингсли Фелиция

– Конечно, я еду в Бат! Тут мне больше незачем оставаться! После вчерашней катастрофы можно забыть даже о крохотной вероятности королевского визита! Королева никогда не ступит в этот дурдом!

И, пока моя мать вкладывает все силы в истерику, стоя у готовой к отъезду машины, рядом со мной появляется Джемма, спокойная и улыбающаяся, точно ничего не случилось.

– Та-да-а-ам! – произносит она, помахав у меня перед глазами пачкой чеков. – Ты посмотри! Несколько тысяч фунтов! Я все посчитала, а когда позвонила в банк, чтобы их внести, мне сказали, что показ мод «Юнион Джек» никогда еще не собирал так много денег!

Я удивленно смотрю на чеки и не могу поверить: все они подписаны друзьями и знакомыми моей матери.

– Невероятно!

– И вот, смотри! – Джемма кладет мне в руку свой смартфон, открытый на страничке «Твиттера»: – Уже три стилиста отметили меня в своих постах и похвалили! Настоящие стилисты! Которые устраивают показы мод в Париже! Это же успех!

От этого ликования Джеммы моя мать пыхтит, точно прикрытая крышкой кастрюля на плите.

– Успех! Ты уничтожила годы гордости и традиций ради своей клоунады!

Джемма окидывает мою мать ледяным взглядом, обмахиваясь чеками, точно веером:

– Насколько мне известно, голодающих гордостью и традициями не накормишь.

– Полностью согласен, – подтверждаю я.

Моя мать залезает в машину, громко крикнув:

– Идите к дьяволу оба! – И «роллс-ройс» отправляется прочь по подъездной дорожке, подняв облако пыли.

– Куда это она? – спрашивает Джемма.

– Кажется, я твой должник.

– Почему?

– Она уехала в Бат.

45

Джемма

Без Дельфины и ее устрашающей компаньонки мое пребывание в Денби чудесным образом становится более сносным.

Мы с Эшфордом по-прежнему видимся редко, только в столовой, после чего он всегда или скрывается у себя в кабинете, или едет в Лондон на какое-нибудь собрание палаты лордов, в клуб с Харрингом, на тренировки по поло, но этот баланс меня вполне устраивает.

Я могу спокойно бродить по Денби-холлу, а не красться на цыпочках, и должна признать, что местечко очень неплохое: оно уже не кажется мне тем мрачным и строгим особняком, как в самом начале. В это прекрасное время года большие коридоры с витражами на исторические темы (это Ланс сказал, как они называются) залиты светом.

И потом, тут же парк! Он просто огромен, по нему можно скакать дни напролет и так и не проехать по одному месту дважды.

Мы с родителями ездим на длительные прогулки перед вечерним чаем – и бедным лошадкам полезно подвигаться, а не стоять все время в загоне или в стойлах.

С приезда родителей прошло немало времени, больше, чем обычно ожидается от краткого визита. Я это заметила по тому, как Эшфорд в те редкие моменты, когда мы разговариваем, спрашивает меня, как моим родителям в Денби, нравится ли им, все ли удобно. Слишком настойчиво для того, кто ничего не замышляет.

Сегодня Эшфорд вернется из Лондона пораньше, на чай со мной и моими родителями, но у меня ощущение, что это просто отговорка и он попросит их отчалить. Из-за этой бьющейся в голове мысли прогулка не приносит ни капли радости.

Вдобавок ко всему солнечный день скрывают большие серые тучи, и внезапно лес погружается в полутень, что совсем не улучшает настроения.

– Птенчик, что с личиком? – спрашивает меня мама.

– Погода портится, – неопределенно отвечаю я: не хочу беспокоить их своими подозрениями. По крайней мере, не сейчас.

– Радуйся, потом еще будет время погрустить. Ты юна, красива и любима, тебе улыбается удача: для тебя солнце светит каждый день!

– Эшфорд действительно парень что надо, просто удивительно, учитывая твои требования, которые – позволь папе это сказать – всегда вызывали определенное беспокойство, – добавляет мой папа, который едет за нами на Вестфалии.

– Да, он из семьи консерваторов и ретроградов, но ведь значение имеют чувства, а ты ему дорога, – поддерживает его моя мама.

В такие моменты я чувствую себя лгуньей и притворщицей – когда вру своим родителям, для которых честность – главное правило в жизни, и скрываю, что ради наследства продалась за титул.

– Начинается дождь, – меняю тему я, заметив несколько упавших на штаны капель.

Мама разворачивает Азенкура в обратный путь.

– В таком случае лучше вернуться, пока нас не застала гроза!

Только мы возвращаемся к конюшне, как небо вспарывает молния и припускает ливень, стуча тяжелыми каплями.

Мы спешиваемся и собираемся завести лошадей в денники, но раздавшийся вслед за молнией оглушительный раскат грома пугает Вестфалию, которая, встав на дыбы, тут же галопом скачет обратно в лес.

– Вестфалия, нет! – кричу я, бросив поводья Поппи, и бросаюсь за ней, понимая, что это бесполезно.

– Карли, Джемма, идите в дом! Я ее верну! – решительно заявляет мой папа, снова вскочив в седло.

Гроза за окном бушует все сильнее, ветер завывает в ветвях деревьев, а я хожу туда и обратно по конюшне, взвинченная и промокшая насквозь.

Мама же кормит морковкой Азенкура, который довольно ржет.

– Джемма, успокойся. Папа скоро вернется!

– Ты не понимаешь! Вестфалия – любимая лошадь Дельфины! Если с ней что-то случится, будет настоящая трагедия. Этого еще не хватало!

Моя мама просто олицетворение спокойствия.

– Ты все равно как-то слишком взволнована.

– Конечно, я беспокоюсь! Меня тут изучают под микроскопом, с самого первого дня и, чтобы вы знали, мне здесь не рады – как и вам. Они только и ждут, что я совершу ошибку, оступлюсь, ждут какого-нибудь предлога выставить вас за дверь! – кричу я маме, а потом продолжаю мучиться собственными переживаниями. – Ну почему именно Вестфалия!

– Дельфины нет, и ей знать об этом не обязательно. А об Эшфорде я бы не переживала.

Я фыркаю, забыв обо всех своих благих намерениях:

– Очень даже стоит! Когда вы неожиданно приехали сюда в Денби, Эшфорд состроил хорошую мину при плохой игре, но увидите, что он скоро устанет от вас, живущих в его идеальном замке!

Мама подходит ко мне и обнимает.

– Сейчас ты слишком встревожена и не можешь ясно мыслить. Иди к себе, прими горячую ванну, переоденься.

Возвращаясь в дом, я сталкиваюсь с Эшфордом, которого аккуратно обхожу и бегу сразу в свою комнату. И только слышу, как он спрашивает:

– А как же чай? – Но я ему не отвечаю.

Наконец, уже вечером, папа приводит домой Вестфалию, целую и невредимую, сказав лишь:

– Этой трусихе не нравится гроза.

За ужином сидим только мы с Эшфордом, на противоположных концах длинного стола, и обмениваемся лишь парой ничего не значащих слов. Он говорит, что рад, что мой папа привел драгоценную Вестфалию в целости и что завтра с удовольствием попьет чаю с моими родителями, – и на этом все.

Намек понят, зараза ты такая. Теперь, когда твоя мать уехала и больше некого раздражать присутствием моих родителей, ты хочешь отправить их обратно в Лондон жить под мостом, но сперва предложишь им чашечку своего чертового чая.

После ужина я поднимаюсь в комнату родителей и нахожу на столике знакомую мне бутылочку настойки белладонны. Мама использовала ее, когда я болела и надо было сбить температуру.

– Как папа? – спрашиваю я маму, которая как раз выходит из спальни.

– От скачки верхом под ледяным дождем у него немного поднялась температура.

Вхожу в комнату к папе, у которого на лице явно нездоровый румянец, и беру с комода градусник, посмотреть.

– Немного поднялась? Тридцать девять градусов – это не «немного»! – злюсь я.

– Скоро опустится, – безмятежно отвечает моя мама.

– Тридцать девять градусов не сбить парой капель белладонны!

– Ты же знаешь, что мы не принимаем лекарств.

– А я – да и сейчас схожу и принесу папе прекрасный коктейль из аспирина!

– Я против. – Мама встает, скрестив руки на груди.

– А я – за, – решительно возражаю я.