Анна Берсенева - Ловец мелкого жемчуга
– Знаешь, что он Корте сказал? «Этот парень держит будущее в голове и в руках». Так что брависсимо, бамбино!
– Его бы слова да богу в уши, – усмехнулся тогда Речников. – Или хоть спонсору какому.
Георгий торопился: хотелось есть, а еда вся кончилась, он собирался сварить кашу и напиться молока, и надо было успеть это сделать до ночных съемок.
Он еще издалека услышал в Милином доме какой-то шум – даже не шум, а грохот.
«Милый бранится-тешится, – подумал он. – Банки бы с молоком не перебил, а то и пожрать не доведется».
Шебутной Колька Баканов любил спьяну крушить все, что попадалось под руку, но гнев его не выходил за порог дома. Обычно он возбуждался ближе к вечеру, как раз когда Георгий приходил за молоком. Георгий стучал в окно, и Мила выносила ему банку во двор, каждый раз отводя глаза, хотя, казалось бы, давно уже должна была перестать стыдиться своего супруга.
Но на этот раз все получилось иначе.
Когда Георгий подошел к покосившемуся забору бакановского двора, дверь дома распахнулась и из нее выпала Мила. Именно выпала – вылетела спиной вперед, упала, глухо ударившись о землю, и осталась лежать. Дверь тут же захлопнулась так яростно, что звякнули стекла в окнах.
– Мила! – Георгий распахнул калитку и, в два шага миновав двор, наклонился над ней. – Живая вы? Что с вами?
Он хотел приподнять ее, но подумал вдруг, что делать этого, может быть, не надо. Однажды его одноклассник Сережка упал с крыши гаража, стоявшего вплотную к школьному забору, вот так же точно упал, на спину, все бросились его поднимать, а врач «Скорой» сказал потом, что этим только навредили: у Сережки оказался поврежден позвоночник, и трогать его было нельзя.
Георгий бестолково разводил руками, сидя на корточках рядом с лежащей Милой. Ее тонкие светлые волосы разметались по земле вокруг головы, лицо, всегда бледное, теперь и вовсе казалось синеватым, глаза были закрыты, из угла рта тоненькой струйкой текла кровь. Он присел рядом с нею в прибитую дворовую пыль и все-таки приподнял ее голову, положил себе на колено, провел пальцами по лбу. Руки у него дрожали.
– Мила, – попросил он. – Мила, хоть глаза откройте, ну пожалуйста…
Сначала дрогнули ее губы, потом светлые редкие ресницы, потом медленно, словно нехотя, приоткрылись глаза. Несколько секунд она непонимающе смотрела на Георгия, потом оперлась локтем о землю и, оторвав голову от его колена, огляделась вокруг.
– Что это я? – с трудом выговорила она. – Господи, извините… Да как же это я?
Она всегда говорила Георгию «вы», и он уже перестал удивляться Милиной деликатности, такой неожиданной при ее молодости и простоте.
– Извините, – повторила она, садясь, и тут же поморщилась от боли. – Ох, голова-то как…
– Спина не болит? – спросил Георгий. – Вы так упали… Затылком ударились, да?
– Сейчас, сейчас молоко вам вынесу, – вместо ответа быстро сказала Мила. – Я приготовила там, в сенях, парное, полчаса как подоила.
– Я сам возьму, – сказал он, вставая и отряхивая джинсы. – Скажите, где.
Он не хотел расспрашивать ее о том, что случилось. И так все понятно, и зачем ввергать ее в еще большее смущение? Но идти ей сейчас в дом было ни к чему: оттуда доносился грохот и пьяный неразборчивый крик.
– Может, вы у меня сегодня переночуете? – предложил Георгий. – Я на работе буду всю ночь, – добавил он.
Последней фразы Мила, наверное, не услышала. Дверь дома распахнулась, чуть не слетев с петель, и на пороге показался ее муж.
– Что, новый ебарь пришел? – заорал он. – Не всем еще дала, сучка?! Принесешь выблядка от хера московского, а Колька корми?! А ну, пошла в хату!
Он качнулся вперед, подошел к сидящей на земле жене и, наклонившись, схватил ее за руку. Мила поднялась и, не пытаясь освободиться, сама потянула Кольку к дому.
– Пошли, Коля, пошли, – торопливо пробормотала она. – Зачем на людях-то? Стыдно же, Коля!
– Кого мне стыдиться, я на своем дворе! – гаркнул тот. – Моя жена, чего хочу, того и делаю!
При последних словах он зыркнул на Георгия. Если бы не этот взгляд его налитых пьяной злобой покрасневших глаз, может быть, Георгий сдержался бы. Из жалости к Миле, из простой логики: ну, не сдержится он сейчас, а дальше-то что, кому от этого польза? Но этот пьяный взгляд, но хозяйский рывок, от которого Мила охнула и снова чуть не упала…
– Я тебе сейчас покажу жену… – бессмысленно процедил он сквозь зубы и, ничего больше не говоря, чувствуя только, как заливает его горячей волной неудержимая ярость, одной рукой придержал Милу за плечо, а другой, резко выбросив кулак, ударил Кольку в лоб.
Георгий всегда стеснялся драться – просто потому, что ни разу еще не встретил соперника, который был бы хотя бы одного с ним роста. Да еще эти плечи широченные, накачанные волнами и веслами… Он и сейчас ни за что не ударил бы щуплого Кольку Баканова, если бы способен был думать. Но эту-то способность Георгий как раз и утратил.
От его удара Колька выпустил Милину руку, отлетел назад и впечатался в бревенчатую стену дома. Голова его резко откинулась, ударилась об оконное стекло, и стекло разлетелось со звоном, который показался Георгию оглушительным. Он медленно опустил руки – и правую, до сих пор сжатую в кулак, и левую, которой держал Милу за плечо. Колька сидел у стены, раскинув ноги, и смотрел перед собой, непонимающе моргая. Из носа у него текла кровь.
«Почему из носа? – мелькнуло в голове у Георгия. – Я же в лоб…»
– Напрасно вы, – тихо сказала Мила.
Можно было ожидать, что она бросится к мужу и запричитает – во всяком случае, именно так обычно выглядели подобные сцены в каких-то фильмах, которые Георгий не мог теперь вспомнить. Но она стояла неподвижно, смотрела, как Колька размазывает по лицу кровь, и взгляд у нее при этом был странный: горестный, покорный и ненавидящий – все вместе.
– Напрасно, – повторила она. – Его не исправишь, а деваться мне от него некуда. Дом – не квартира городская, не поделишь.
Она сказала то, что Георгий и сам знал, но, когда это было сказано вслух, да еще так спокойно, что-то взорвалось у него в груди. И то, что хлынуло при этом взрыве из сердца в голову, было горячее и сильнее ярости, которая охватила его при виде пьяного Колькиного куража…
Он резко повернулся к Миле и, схватив ее за плечи, сжал их так, что больно стало пальцам.
– У тебя одна жизнь! – крикнул он, глядя в ее глаза, которые оказались теперь прямо перед его глазами. – Одна! Ты для этого на свет родилась?! Для этого?! Дом!.. Да лучше под забором сдохнуть! Дура!
Мила не вскрикнула, хотя он сдавил ее плечи сильнее, чем тисками. Она прямо смотрела в его глаза – Георгий не видел, конечно, что они из светло-карих стали серыми, словно все стальные лепестки, о которых когда-то говорила Марфа, всплыли в них одновременно. В Милиных глазах не было ни испуга, ни обиды – только странная и страшная загадка, разгадать которую он не мог.
