Ирина Волчок - Тихий омут
— А дядя Костя, может, и сам бы прыгнул, но у него тогда нога болела.
— У него и сейчас нога болит, — с едва скрываемым злорадством, как показалось Вере, сказал Витька. — Вон он, вышел уже. Сейчас уедет. Пойдемте к папе вместе, ладно? Как будто вы меня провожаете.
— Знаешь, — призналась Вера, — мне бы не хотелось с твоим дядей Костей сейчас встречаться. Может, ты иди, а я попозже?
— Да он вас все равно не узнает, — уверенно заявил Витька. — Вот увидите… Пойдемте, не бойтесь, в случае чего я его отвлеку.
Он встал и подал Вере руку. Не так, как ребенок протягивает руку, чтобы уцепиться за кого-нибудь большого и сильного, а как взрослый мужчина предлагает помощь женщине. Ах ты, боже мой, это в его-то годы… Витька Вере нравился. И на Сашку он все же чем-то похож.
Они вышли из-за разлапистого куста бузины как раз наперерез господину Сотникову, тот их заметил, перестал крутить головой и шагнул навстречу.
— Минут через тридцать Олег Николаевич за тобой заедет, — строго сказал он Витьке, не обратив на Веру особого внимания. — Не вздумай смыться куда-нибудь раньше. И прятаться не вздумай. Подумай хотя бы о здоровье отца. У него и так глубокие душевные переживания. Ты меня понял?.. Проследите за ним, хорошо?
Это он уже Вере сказал. И сунул ей в карман халата бумажку.
— Угу, — сказала Вера и быстро глянула на Витьку.
— Угу, — сказал Витька и быстро глянул на Веру.
Господин Сотников кивнул головой и, прихрамывая, направился к бродячему джипу. Витька опять подал Вере руку перед ступенями крыльца и самодовольно заявил:
— А я что говорил? Я всегда знаю, что говорю!
И всю дорогу до седьмой палаты они репетировали спектакль под условным названием «Проследите за ним», который собирались прямо сейчас сыграть перед благодарной аудиторией в лице Сашки, Витькиного отца. Витька, правда, настаивал на собственной трактовке образа дяди Кости, но возле самой палаты все-таки согласился не хромать слишком карикатурно, играя роль, и не корчить слишком противные рожи.
Но так славно отрепетированный спектакль не состоялся. Как только они открыли дверь в палату — Сашка тут же вскочил с кровати и поскакал им навстречу на одной ноге, протягивая руки и улыбаясь так, будто сто лет их ждал и не чаял уже, что дождется. Витька бросился ему на помощь, обхватил за талию, подставил свое мужественное плечо, тревожно забормотал что-то в том смысле, что бегать папе еще рано, вдруг опять чего-нибудь с этими швами случится… И Вера, конечно, тоже на помощь бросилась — все-таки раненый, хоть и идиот, но клятва Гиппократа, врачебная этика, все такое… Даже как-то забыла, что она не практикующий врач.
Сашка обнял их одновременно, Витьку левой рукой, а Веру — правой… Даже ребенка не стесняется. Наверное, ему действительно самостоятельно стоять еще больно, а из Витьки опора пока сомнительная. Это она так объясняла себе бесстыжее Сашкино поведение, а плечи под его рукой наливались живым пульсирующим теплом, это тепло заливало ее, затопляло, плескалось вокруг сердца и волной поднималось к лицу. Кажется, она сейчас покраснеет. Впервые в жизни. Вот интересно — нос тоже будет розовым? Как у кошки Пушки…
— Маска, я тебя знаю, — сказал Сашка. — Вить, как ты ее узнал? Она же вся занавешенная…
Прижимая к себе крепче, обвил рукой шею и потащил с нее очки. Вот уж у кого, действительно, щупальце ловкое. Но это почему-то показалось не обидным, а смешным. Наверное, потому, что он все время смеется. И Витька его смеется. Нет, они все-таки похожи… Ой, что же он делает… Нельзя же так… И при ребенке…
— Вить, — деловито позвала Вера, давя в себе панику. — Как ты считаешь, мы это тело так сумеем на кровать перекантовать или его сначала оглушить придется?
Витька поднял счастливую мордашку, встретился с ней глазами и радостно завопил:
— Вау! Пап, смотри! Совсем как Пушка!
Сашка смеялся у нее над ухом и под шумок стаскивал своим ловким щупальцем с нее марлевую маску.
— А так? — спросил он с гордостью. — Ничего себе, а, Вить?
Витька с веселым интересом порассматривал Верино лицо, мотнул головой и согласился:
— Ничего себе. Хорошенькая. Только стри-и-иженая…
О ней никогда не говорили «ничего себе» или «хорошенькая». Когда она была пришельцем, замаскированным под картофельный росток, самое хорошее, что говорили, — это «бедный ребенок». А потом, когда стала красавицей, вообще ничего не говорили, потому что теряли дар речи. А тут нате вам — «ничего себе»! И при том еще и смеются!
И Вера тоже засмеялась — с облегчением, удивлением и еще — смутным ожиданием финиша. Не конца, а именно финиша, причем — обязательно победного. У нее раньше на дистанции часто возникало чувство — ожидание победного финиша. Не сказать, что это чувство ее подстегивало, или сил прибавляло, или заставляло жилы рвать ради победы. Нет, ничего такого не было. Просто ожидание победного финиша было признаком того, что она все делает правильно. Вот так примерно.
Сашку все-таки удалось перекантовать на кровать почти без применения силы, и он опять развалился в позе бездельника на пляже, запихнув за спину подушки и закинув раненую ногу на здоровую. Витька тут же уселся на краешке кровати, предварительно отряхнув ладонями штаны на заднице, — наверное, вспомнив, как вытирал скамейку на улице. На раненую ногу отца Витька поглядывал исподтишка, старательно скрывая тревогу. Вера села в кресло у изголовья постели и невольно стала тоже поглядывать на Сашкину ногу. Нога как нога, ничего там особо опасного не было, наверное. Просто уж очень много марлевых заплаток налеплено от стопы до самого колена, да еще все это густо перечеркнуто вдоль и поперек полосками пластыря — вот и производит такое сильное впечатление. Не на нее, а на ребенка.
— Саш, как у тебя нога? — Вера незаметно показала ему глазами на Витьку и сделала озабоченное лицо: успокаивай, мол, ребенок волнуется.
— Чешется как сумасшедшая, — весело пожаловался Сашка. — Видишь, как обклеили? Это чтобы я ее не расчесал.
— Это значит — уже заживает, — тут же успокоился Витька. — Пап, помнишь, как ты мне руку заклеил? Когда меня комар укусил, а я до крови расчесал… Так заклеил, как будто я на войне раненый! А я потом все равно вечером отлепил и еще немножко почесал… А ты сказал, что у меня силы воли нет.
— Ой, Вить, кажется, у меня тоже силы воли нет, — жалобно признался Сашка и нетерпеливо поскреб пальцами воздух над марлевыми нашлепками на ноге.
Они опять засмеялись, и Вера засмеялась, и стала слушать их не очень понятные ей разговоры о какой-то каше и какой-то книжке, об ошейнике от блох для Пушки, о бабушке, которую Николаич привезет послезавтра, и о том, что уж лучше с бабушкой, чем с дядей Костей… Она слушала всю эту чепуху с интересом, даже с жадностью, спрашивала, если что-то было не понятно, и они на два голоса наперебой объясняли ей, при этом чаще всего говорили диаметрально противоположное, а когда замечали это — опять смеялись. Они оба очень охотно смеялись, почти одинаково щуря глаза и сверкая всеми, сколько их там есть, зубами. А потом как-то получилось, что Витька стал спрашивать ее, где она научилась так плавать и так прыгать в воду, а она рассказала про Тихий Омут и своего тренера-физрука, который мечтал сделать из нее олимпийскую чемпионку, но она в чемпионки не захотела, и Витька с Сашкой оба это ее решение одобрили — ну их, эти рекорды, если стероиды жрать надо… А потом они говорили о мединституте, в котором она когда-то училась-училась, да не доучилась, и об университете, в котором преподает психологию, и об экономическом, где учился Сашка…
