Ли Сын У - Тайная жизнь растений
Куда он пошел, окончив свой труд? Я задумчиво перелистывал страницы в надежде найти хоть что-нибудь, связанное с исчезновением брата. Мне на глаза попалось название последнего рассказа — «Стиракс и сосна». Заметив его, я радостно вскрикнул. Вот она, разгадка. Но, начав читать, я, было, засомневался, прояснит ли текст, что случилось с братом. «Герой этой истории — Ухён, а героиня — Сунми». Так начинался рассказ. Из этих слов было сразу понятно, что это не сказка, не миф и не легенда, нечто совсем другое, нежели собранные в этих папках истории о превращениях. Рассказ о стираксе и сосне был, очевидно, не найден, а создан братом самостоятельно, возможно, это была исповедь о его собственной жизни. Я принялся жадно читать.
«Ухён делает фотографии. Через них он видит мир. Это не хобби и не искусство. Для него это зеркало эпохи, отражение объективной реальности. Нет наблюдателя беспристрастнее, чем объектив фотоаппарата, нет рассказчика красноречивее, чем фотоснимок. Это способ наблюдать за современностью. Сунми — возлюбленная Ухёна. Она играет на гитаре и поет… Но их любовь, как все красивые и возвышенные любовные истории, терпит фиаско. Ухён не может больше фотографировать. Его правдивые снимки режут глаза подлецам; Ухён и его единомышленники, боровшиеся со злом, попадают в лапы негодяев. Они под следствием, их допрашивают. Следствие всего лишь формальность, а допросы жестоки. Ухён понимает, что от них ничего не хотят узнать, их просто напросто пытаются оговорить. Его отправляют в армию. Там он теряет ноги. Спрятанная в земле мина взрывается, и он взлетает на воздух. Он видит собственные ноги, разорванные в клочья, и понимает, что его любви — конец…»
Вот их история. Но на этом она не заканчивается. В финале реальность ловко перемешивается со сказкой.
«Потерявший любовь и желание жить Ухён уходит в лес и молится, желая превратиться в дерево:
— Мне в тягость остатки прежних желаний и чувств, которые я до сих пор ношу в своем теле. Молю, забери их.
Бог леса жалеет несчастного и выполняет его просьбу. В то же мгновение тело Ухёна начинает покрываться жесткой корой.
Сунми узнает об истинных причинах его исчезновения — оказывается, он по-прежнему любит ее, а исчез, чтобы она никогда не увидела его таким, каким он стал, — Сунми разыскивает любимого, но слишком поздно. Горько плача, она идет по тропинке, где раньше часто гулял Ухён. Сквозь слезы она напевает песню, которую сочинила для своего любимого, чьи чувства к ней не затухали ни на миг, но его уже нет в живых. Когда она запела, ветви одного из деревьев зашевелились. Сначала она подумала, что это порыв ветра. Но нет. Она продолжила петь, и дерево обняло ее ветвями и корнями. Она почувствовала, что это он, — тот, кто так сильно любил ее.
Поняв, что ее возлюбленный превратился в сосну, она тоже взмолилась богу леса:
— Преврати в дерево и меня. Разреши мне жить в твоем лесу рядом с любимым.
Наверно, бог леса благоволит к ним, потому что слышит ее и выполняет и эту просьбу. Ее стройное тело в ту же минуту превращается в дерево.
Два дерева стоят совсем рядом. Их ветви и корни переплетаются, как руки и ноги заключивших друг друга в объятия людей. Даже став деревьями, они не теряют свою любовь и нежность. Даже теперь их чувства живы. Наоборот, только теперь, став деревьями, они смогли свободно выразить все, что было у них на сердце. Только теперь они могут достичь той полноты любви, которой не смогли достичь, когда были людьми. Все в них — любовь и нежность. На белом свете не сыскать любви более страстной и крепкой, чем любовь Ухёна и Сунми. Это чувство — вот, что привело их в царство растений».
Дочитав до этого места, я подумал, что, кажется, знаю, где брат. Положив папки на место, я поспешил к матери:
— Я понял, где он может быть.
— Где же он, где? — повторяла мать, пытаясь догнать меня, но я, схватив со шкафа фонарь, бросился из дома.
Я не был уверен. Нельзя было делать выводы, основываясь только на том, что он закончил свою работу историей о сосне и стираксе. Даже если предположить, что он, завершив этот труд, пытался спастись от нахлынувшего чувства пустоты в том самом лесу, где растут сосна и стиракс, вряд ли он остался там до поздней ночи. И все-таки я склонялся к этой мысли. Разве он сам не написал, что хочет стать сосной?
Я вспомнил ту ночь, когда катил по лесной тропинке его коляску на обратном пути из мотеля. Тогда он попросил меня пройти с ним по ухабистой неровной дорожке вдоль ограды королевской гробницы. Там он рассказал мне о сосне и стираксе, прятавшихся в темноте. Рассказал о том, как нежный, словно девичье тело, стиракс обвивает своими ветвями широкий ствол сосны. А еще он говорил:
— Я стою здесь и думаю о дремучем лесе там, за оградой. Представляю себе, как огромные деревья изо всех сил тянутся макушками вверх, соревнуясь друг с другом, кто первым коснется неба, представляю, как глубоки лесные пещеры. Деревья, травы, птицы и насекомые, почва и зверье — все тут вместе. И не знаю, может быть, если идти все дальше, дальше, то можно дойти до ясеня, такого высокого, что вершиной он упирается в небо. Если я пойду дальше, дальше, смогу ли я увидеть его? Я бормочу себе под нос: «Дальше, дальше». И думаю — если я пойду дальше, может быть и я смогу стать одной из лесных тварей. Я мечтаю дотронуться до огромного ясеня — гигантской часовой стрелки на циферблате мироздания, подпирающей своей вершиной небосвод.
Темной ночью лес страшен. «Тут свои правила, своя логика, это мир привидений и ведьм», — подумалось мне. Я никогда не был здесь один. Свет фонаря не спасал ни от темноты, ни от ужаса. Мне было страшно — и я, продвигаясь в чащу, звал брата, мне было страшно — и мой зов «Ухён! Брат!» звучал еле слышно. Я надеялся, что мой голос прогонит страх перед темнотой, но в то же время опасался, что если крикну слишком громко, мой крик сделает темноту еще более жуткой.
Дойдя до того места, где рос стиракс, я, наконец, остановился. Передо мной был забор, дальше не пройти. За забором — лес в кромешной темноте, над ним висит зловещая тишина. В этом лесу тишина — хозяйка. Будто гигантская пещера разверзла передо мной свою огромную черную пасть. Не видно ничего, кроме темноты, — ни сосны, ни стиракса. Стоя на месте, я посветил фонарем за забор и крикнул:
— Брат! Ухён! Брат!
Ничто не колыхнулось в густой темноте, лес поглотил мой крик. Только шелест крыльев потревоженной птицы был мне ответом. От неожиданности я сделал шаг назад. Из-за света фонаря деревья отбрасывали длинные таинственные тени. Я поспешно направил фонарь в другую сторону.
Я был готов бежать прочь из этого проклятого места, как вдруг заметил серебристый отблеск в танцующем свете фонаря — кажется, там была коляска брата. Я пошел туда, чтобы удостовериться, не померещилось ли мне.
