Пат Бут - Сестры
В основном здесь были ошивающиеся возле искусства бездельники: несколько почти богатых, но невежественных «собирателей», едва ли способных понять разницу между фотографией и настоящим художественным произведением; суетливая толпа любителей праздников и торжеств, которые самозабвенно «гуляли» на открытии галереи; матроны от искусства с болезненно-желтоватыми лицами и обвисшими грудями, никому не нужными научными степенями и иссохшими мозгами; и уж, разумеется, стайка обычных лос-анджелесских злоязыких геев, со спортивными телами и изощренными умами, в полной боевой готовности к кровопролитию. Ивэн вздрагивал от шепота узнавания, благоговейно сопровождавшего его, парируя возгласы едва знакомых людей, несостоявшихся любовниц, бывших и нынешних знаменитостей, которые вечно сопровождали его на жизненном пути.
Билли видел, как он приближается. Он видел, как почтительно расступаются ряды тех, кого явно нельзя было назвать мужчинами. Он видел блещущие приветливостью, глубоко посаженные на ухоженном лице глаза, расплывшиеся в улыбке контуры рта вокруг хорошо сохранившихся зубов – и то, что он видел, одновременно притягивало и отталкивало его. Хотя Ивэну Кестлеру и нравилось думать, будто он живет в уединении, Билли Бингэму, как и всем в этом мире, был хорошо известен его секрет.
Ивэн Кестлер повел атаку по всем фронтам.
– Привет, – начал он, протягивая руку. – Ивэн Кестлер. Что ты думаешь об искусстве?
Билли заморгал. Тот самый Ивэн Кестлер. Галерея Кестлера? Он с участившимся пульсом, молча разглядывал щеголеватую фигурку. Похоже, так оно и было.
– О каком искусстве? – спросил он.
Ивэн рассмеялся, пожалуй, чересчур громко, и его руки устремились к обнаженным рукам Билли.
– Ты прав. Это все – дерьмо. Очень умно с твоей стороны, что ты это понимаешь. Ты занимаешься этим бизнесом?
Поначалу Билли выдавливал лишь односложные ответы:
– Да.
Потом:
– Нет. Я художник… Нет, в пустыне… Я живу с Джулией Беннет… Да, она писательница… Ах нет, всего несколько месяцев.
Потом настала очередь Ивэна, и в мозгу у Билли все поплыло, когда калифорнийское шампанское соединилось с выпитым под музыку Эм-ти-ви кубинским ромом.
– Я люблю Америку, но я поклялся в рот не брать американских вин. – Как глубокомысленно, вежливо, высокопробно. – Ты, возможно, кое-что слышал о моих небольших галерейках в Нью-Йорке и здесь, в Лос-Анджелесе. – Как сдержанно, скромно, восхитительно. А потом раздались волшебные, из иного мира слова: – Я бы очень хотел посмотреть твои работы. Я прямо-таки нутром чувствую, что они того стоят.
Еще немного шампанского. И виски с содовой. Ты пробовал «Белл»? Если нет, то «Тичер» тебе понравится. Только не нужно льда. Да, правильно, я и попросил безо льда.
Ты знаешь маленькую щучку, что запустила это заведение? Деньги у него наследственные. От производства пакетов для молока, по-моему. Ощутил себя победителем лотереи, обогатившись на спекуляциях нефтью Аляски. Пойдем, познакомлю тебя с ним. Обхохочешься.
Билли, изумленный и страшно польщенный, принял приглашение вступить в тайный сговор «нас» против «них».
Во время знакомства вновь повторилась та же просьба. Ивэн Кестлер желал осмотреть его работы.
– Между прочим, я не знаю, как тебя зовут.
– Билли Бингэм.
– Билли. Билли Бингэм. Ну, я хотел бы надеяться, что мир искусства с удовольствием откроет для себя это имя. – Он лучезарно улыбнулся и, взяв Билли за голый локоть, повел его через удивленную толпу к хозяину вечера.
– Вилли, рад тебе представить Билли Бингэма. Он художник. Проживает в пустыне. Он поселился в доме Джули Беннет. И ты знаешь, у меня на его счет одно из моих безошибочных предчувствий. В последний раз у меня так было с Джексоном Поллоком. Что ты на это скажешь?
Вилли Гэрригюс хотел бы говорить только то, что желал услышать Ивэн Кестлер. Он внимательно вгляделся в Билли. Отличить постмодернизм от обезьяньего малеванья он бы, пожалуй, не сумел, но он мог разглядеть то, что можно хорошо продать.
– За мной право первого выбора. – Голос Ивэна Кестлера был резким и сухим. Весь разговор был затеян ради того, чтобы показать этому божественно сложенному мальчику, что Гэрригюс для Кестлера всего лишь платок для сморкания, не больше. Не для того он существует, чтобы подпустить его к торговле произведениями искусства.
– Разумеется, Ивэн. Разумеется. Я и не собираюсь высовываться. – Он облизал нервно подрагивающие губы и обвел взглядом комнату. – Что ты думаешь о выставленных работах?
Ивэн мерзко рассмеялся, и его лукавые глаза понимающе посмотрели в глаза Билли.
– Ему не следовало заниматься этим, а, Вилли?
Сердце Вилли упало, когда он понял, сколько денег он только что потерял на своем художнике.
Этот мальчишка только и знал, что носился с девочками на автомобиле; разбрасывал непомерные счета в «Вест-Бич кафе» и в магазинах на 72-й улице. Теперь он подпирал стену, величественно равнодушный к тому, что как художник он только что умер навеки.
– Но почему тебе не нравятся работы, Ивэн? Слишком прямолинейны? Чересчур кричащи? Он еще совсем молодой, Ивэн. У него полно времени, чтобы созреть.
Ивэн опять рассмеялся.
– Нет, мой дорогой Вилли. Я не выражаю мнение. Я констатирую факт. – Он усмехнулся самому себе и Билли. Это было не просто замечание. В мире искусства большинство людей имели свои суждения. К ним можно было прислушиваться, а можно не обращать на них внимания. Но суждения Ивэна Кестлера всегда были сбывающимися пророчествами. В колонке, которую он вел в «Нью-Йорк таймс» его «нравится» становилось тем, что нравилось и остальным, а его «не нравится» приравнивались к смертельному приговору. Функции дилера и критика никогда раньше не соединялись в одном лице. Но Ивэн Кестлер был выше злых языков, твердивших о «противоречии интересов». Он сам был законодателем нью-йоркского рынка искусства, как Д.-П. Морган был законодателем Уолл-стрит. И никто ничего не мог с этим поделать.
– Я страшно огорчен, что ты так думаешь, Ивэн.
Не блеснула ли слеза в глазах Гэрригюса? Только удача в торговле молочными упаковками могла так далеко завести Вилли. Теперь все дело было в том, что станет дальше с галереей. Ивэн Кестлер махнул, словно прощая, рукой.
– Не волнуйся, мой дорогой. Все мы совершаем ошибки. И я однажды ошибся. – Одна из его выгоревших на солнце бровей поднялась, словно удивившись такому феномену. – Ах да, вот, например. Позволил Лихтенштейну отправиться в Пейс в конце шестидесятых. Это теперь, глядя в прошлое, хорошо говорить, что он поразил сразу несколько целей.
