Уильям Купер - Сцены провинциальной жизни
Меня вывело из задумчивости треньканье велосипедного звонка.
— Зайчик! — донесся с дороги голос Миртл. — Иди посмотри, кого я привезла!
— Кого? — В моем возгласе смешались растерянность и досада. Я вышел посмотреть.
— Ну, скажи, разве не красавец? — В корзинке, укрепленной впереди, сидел песик.
— Ах, вот кого! — На этот раз в моем возгласе не слышалось ничего, кроме облегчения.
Миртл сияла от удовольствия. Я поцеловал ее. От нее пахло новыми духами. Я снова поцеловал ее, и моя ладонь нежно поползла вниз с ее талии.
Она дала мне подержать велосипед и спустила собаку на землю.
— Брайен! Брайен, ко мне! — позвала она, словно вовсе не замечая, до чего это неподходящее имечко для собаки. Пес поскакал к ней, хлопая ушами, то и дело останавливаясь, принюхиваясь. Он был и правда симпатичный: весь рыжий, с прелестной дурашливой ласковой мордой. Он поминутно оставлял за собой лужицы.
Я повел Миртл в дом.
Миртл зашевелилась.
— Я думал, ты спишь.
— А я думала, ты спишь!
Мы снова затихли. По комнате разливался аромат жимолости.
— Ты ничего не слышишь?
Я слышал. Это пес скулил внизу.
— Брайен просится к нам.
— Мало ли что. Нельзя.
— Ну почему, зайчик?
Мне неохота было вылезать из постели и открывать дверь.
— Собакам в спальне не место.
— Но он плачет. Он еще маленький.
— Тем более. Ему такое видеть рано.
Миртл нежно погладила меня.
— Сходи за ним, зайчик, будь добр.
Я послушался.
Суматошно шлепая лапами, рыжий дуралей кинулся вверх по лестнице. Миртл встретила его появление восторженно. Не без усилий его удалось уложить на половик, а я юркнул обратно в постель.
Миртл принялась щебетать. Она рассказала мне о последних событиях у нее на службе. Миртл отличилась. Благодаря одному ее удачному замыслу рекламное агентство получило выгодный заказ от новых клиентов из Лондона. Хозяин обещал ей прибавку к жалованью плюс премию.
Я слушал, радуясь от чистого сердца, что слышу голос здравого и деятельного рассудка, а не истерическую бессмыслицу.
Толково и со знанием предмета изложив, в чем состоял ее замысел, Миртл внезапно решила отступить в тень своей природной девической скромности.
— Все это — чистое везенье, и больше ничего, — сказала она. — По-моему, этим лондонцам просто захотелось сделать мне приятное.
Теперь я нежно погладил ее.
Веки у Миртл затрепетали.
— Не выдумывай, зайчик.
Я удвоил знаки своего внимания.
— Как у твоего хозяина подвигаются дела с любовницей? — спросил я, склоняясь над нею.
Миртл нахмурилась.
— Да все так же.
— А у тебя с ней?
Хмурое выражение сменилось опечаленным.
— Не очень. Кажется, ей не по душе, что у меня так успешно подвигаются дела на работе.
— Вот незадача!
— Неужели ей жалко, если я буду получать на пять фунтов больше в неделю? — продолжала Миртл с детским простодушием. — Ей ничего не стоит, палец о палец не ударив, получить пять фунтов в любое время…
— Как ты не понимаешь, — сказал я. — Она ведь знает, какое о ней сложилось мнение: мол, посадили хозяйскую кралю на теплое местечко! А она, чего доброго, относится к своему положению в агентстве очень серьезно.
— Ты это так объясняешь, дорогой? — Миртл подумала, примеряясь к новой точке зрения. — Во всяком случае, она добивалась, чтобы хозяин не брал этот заказ — дескать, для нее это повлечет слишком большую перестройку!.. Хозяин не уступил, но второй раз не пустил меня в Лондон, а поехал сам.
Я тихо посмеивался.
Миртл примостилась ко мне поудобней.
— Ну ничего, — сказала она с плутоватой и смиренной усмешкой. — Бог даст, придумаю способ его обойти.
Еще немного, и мы стали бы придумывать вдвоем, но что-то остановило нас.
Как оказалось, этот разговор был разумней всего, что мне предстояло сегодня выслушать. Впечатление, что ее веселость утратила шальную подоплеку, очень быстро рассеялось. Скоро она уже щебетала об автомобилях.
— …такой, как будет у меня через год.
— Миртл! Ты собралась завести автомобиль?
— В будущем году. Иметь деньги и не купить автомобиль — ну уж нет!
— Зачем он тебе?
— Ездить.
Я не стал мешать ей болтать. Через некоторое время я снова прислушался.
— Ружье у меня уже дома.
— Кто дома? — Что-то я стал все чаще не доверять своим ушам.
— Ружье. Я тебе разве не говорила, что хочу приобрести ружье? Вчера мне его доставили домой.
У меня голова пошла кругом: собака, автомобиль, а теперь еще и ружье! Да что она, в уме? Ружье!! Смысл этого слова вдруг проник мне в сознание, и я похолодел. Вероятно, вы призадумаетесь, прежде чем назвать меня героем. Но я знаю одно: когда девушка заводит себе ружье, мне настало время откланяться.
— Для чего тебе понадобилось ружье, объясни ты мне?
Миртл задумчиво подняла глаза к потолку.
— Стрелять.
— Кого?
— Тех же кроликов хотя бы.
— А где ты их возьмешь?
— Ну, не знаю… В поле, в лесу.
Я фыркнул.
— Скажи пожалуйста! А я и не знал, что ты умеешь стрелять. Ты что, училась где-нибудь?
— Нет еще.
— Так как же тогда, черт возьми…
Укоризненный, полный достоинства голос не дал мне договорить:
— Меня научат. Муж одной девочки из типографии.
— И что тогда?
— И тогда, — сказала Миртл рассудительно, — если я где-нибудь увижу кролика, я подстрелю его на обед.
Старое подозрение, что у Миртл не прекращается истерика, крепло во мне с каждой минутой. А также, надо сознаться, и страх, как бы это ружье не попало в руки к Хаксби.
— Я, честно говоря, жду не дождусь, когда смогу бабахнуть в кролика.
Нет, решил я, уж если выбирать из двух зол, пусть лучше Хаксби бабахнет в меня, чем Миртл бабахнет в кролика — так, по крайней мере, есть шанс уцелеть.
— Кстати, и — как бишь его — охотничье угодье вод боком, как раз не доходя до «Пса и перепелки».
Я вдруг сообразил, что у нее на уме.
А Миртл, хихикнув, продолжала:
— Я уже твидовый костюм заказала на осень.
Я подумал: осенью ты сюда больше не приедешь. Вот так — совсем просто. И без тени сомнений.
Она еще лежала рядом со мной, а я уже знал без тени сомнения, что между нами все кончено. Сегодня, впервые за много месяцев, мы сошлись вместе легко и мирно. Я вел себя просто, доброжелательно, с желанием ей угодить, не ранил ни единым словом — потому что больше не колебался. Меня не подмывало соскочить с кровати из опасения, как бы меня ненароком не сделали ручным. Я не задавался вопросом, как прожить всю жизнь с человеком, который не верит в меня как в писателя, — потому что вопрос так больше не стоял. Никаких cris de coeur! Борьба с собой кончилась. Наступила полная ясность.
