Елена Рахманова - Клин клином
Конечно, оставалась надежда на утро, которое, как известно, вечера мудренее. Однако на этот раз поговорка себя не оправдала. Как уже было сказано, едва они открыли глаза, как сразу почувствовали: что-то произошло. Странно, но это поняли все трое и одновременно. Кто в чем, сошлись они у стола в проходной комнате и замерли, не зная, что сказать.
– Похоже, нас бросили на произвол судьбы, – изрек Богдан некоторое время спустя.
– Ну что, довольны?! – с горечью воскликнул вдруг Владимир и понял, что не испытывает к приятелям ни капли симпатии. И как он только мог столько лет считать этих мелочных, двуличных людишек своими друзьями? – Добились своего, выжили девушку из ее же собственного дома!
Ему ответил Филипп, ответил спокойно и рассудительно, как если бы был готов к упрекам друга:
– Во-первых, никто никого не выживал. Дом по-прежнему принадлежит Надежде. А во-вторых… слушай, Володька, твое состояние понять можно. Но, положа руку на сердце, ответь: когда это ты стал противопоставлять себя и нас? Разве не мы все трое начинали наше общее дело? Не спорю, все пошло не так, как хотелось бы. Однако, думаю, в глубине души все мы подозревали, что только при сверхблагоприятном стечении обстоятельств мы станем законными владельцами этого дома. Наши планы, по сути, были чистой маниловщиной. «Мост через реку, а на нем лавки с красным товаром» – так, кажется, точнее не скажу… Так вот, господа, мы не бандиты с большой дороги, чтобы добиваться цели любым путем. У нас сохранились еще нравственные устои…
– Руссо туристо, облико… – радостно встрял было Богдаша, которого очень напрягала тяжелая атмосфера в комнате, но Коржик так свирепо зыркнул на него, что он пришибленно умолк.
– И что же вы предлагаете, господин Корш? – насмешливо осведомился Владимир.
– В данный момент – ничего. Это надо решать всем троим сообща и когда страсти немного улягутся…
– И не на голодный желудок, – пробормотал Богдан себе под нос, чувствуя, как у него, несмотря ни на что, поднимается настроение при мысли о завтраке.
У Владимира кусок не лез в горло, и он ограничился чашкой кофе, да и ту больше вертел в руках, чем пил из нее. Филипп соорудил себе пару аккуратных бутербродов, зато Богдаша мел все подряд, что находил на столе, и с отменным аппетитом.
Неожиданно выяснилось, что у него образовался «запасной аэродром», и где-то глубоко в душе он уже охладел к затее дома – творческой базы, какой она виделась прежде друзьям. Новый знакомец – отец Федор – так увлек его идеей восстановления интерьера церкви, что у Богдана родилась мысль дописать утраченные фрагменты фресок.
– Это же так увлекательно: чтобы и сохранившиеся росписи дополняли, и с ними не соперничали, а составляли единое целое… – оживленно говорил Богдан, шмякая на бутерброд с сыром кусок ветчины и накрывая общую конструкцию листом салата. – Отец Федор даже предложил мне перебраться к ним. Ну, чтобы не мотаться через весь город туда-сюда. Места у них хватает… А матушка у него, Ангелина, скажу я вам, полный отпад. Такая классная. Просто загляденье!
– Ты лучше скажи: в церковной тематике что-нибудь смыслишь? – с хмурым смешком спросил Владимир. – А то местные прихожане увидят, что ты наживописал в храме, и будет с ними со всеми полный отпад, а твоего нового другана отца Федора еще и сана лишат.
– Обижаешь, – заметил Богдаша с набитым ртом. – Я же не кретин какой-нибудь, все-таки историю искусства проходил. Да и книжки соответственные имеются. Если что подзабыл, всегда можно освежить в памяти. И с отцом Федором я эскизы согласую.
Филипп задумчиво кивнул:
– Значит, ты не с нами.
– Почему не с вами? – удивился Богдан. – С вами… Только через некоторое время.
– Ясно. И много ты на этом заработать собираешься?
Богдан недоуменно заморгал.
– А об этом разговор пока не шел, – наконец сказал он. – И потом, какое это имеет значение? Это же так захватывающе…
– Понятно, – прервал его Коржик и неожиданно произнес: – Тебе можно только позавидовать.
– Правда? – радостно воскликнул Богдаша, у которого словно гора упала с плеч. Он был готов принять предложение отца Федора, но не знал, как сообщить о нем друзьям. Ему казалось, он поступает не по-товарищески. – Так я, пожалуй, пойду собирать вещички, хорошо? А то время не ждет, надо воспользоваться теплой погодой.
На него махнули рукой, отпуская. Спустя пятнадцать минут он проскочил мимо приятелей, с рюкзаком на одном плече, бросив на ходу:
– Пока, братцы. Я вас навещать буду!
– Смотри, как рванул. Будто за ним черти гонятся, – усмехнулся Владимир.
Филипп на это ничего не ответил.
Без толку прослонявшись полдня по дому, они снова сошлись за столом в кухне.
– Просто места себе не нахожу, – признался Владимир. – Все из рук валится, все опостылело. А ты как?
Филипп неопределенно пожал плечами:
– Сам не пойму. Знаю только, что никогда еще так погано себя не чувствовал. Словно наваждение какое-то.
– Наваждение, – кивнул Владимир. – И что нам теперь делать?
– По правде говоря, еще не думал об этом. Но мне вдруг стало здесь неуютно.
– Только вдруг?
– Если честно, не вдруг, а с того момента, как в доме появилась Надежда. Все время в мозгу зудела мысль, что мы не то делаем, на чужое посягаем, вообще ведем себя неподобающим интеллигентному человеку образом.
– Вот-вот, – со вздохом подхватил Владимир, – посягаем на чужое. И не только на Надеждино.
– С этого места, как говорится, поподробнее, – оживившись, произнес Филипп.
Его друг какое-то время задумчиво молчал, словно прикидывал, стоит ли откровенничать. Потом, видимо, решил, что другого выхода все равно нет.
– Помнишь портрет в комнате наверху?
– Тот, что твоя Надежда поначалу считала изображением тетки Нилы в молодости? Конечно, помню. А что с ним такое?
– С ним, думаю, ничего. Как висел себе на стене, так и висит. Но вот женщина, что на нем, ведет себя довольно странно…
– Чего-чего?
– Ну, действует мне на подсознание…
Филипп не смог сдержать ироничной усмешки:
– Брось. Это тебе Надежда голову задурила своими россказнями. Родство душ, зов крови через десятилетия и прочая хренотень потусторонняя.
Владимир хотел было возразить, но приятель его остановил:
– Любой портрет – это изображение человека. Так? Так. И чем талантливее живописец, тем многограннее он передает образ портретируемого. А любой зритель в силу своей образованности, восприимчивости или простого желания видит кто одежду и драгоценности, кто черты лица, кто характер, а кто и всю жизнь этого человека готов рассказать, вплоть до мельчайших подробностей. Твоей же Надежде страсть как хотелось «породниться» с этой дамочкой в старинном платье. А кому не захотелось бы? Молодая, красивая, тонкая, ранимая, грустная. Одни глаза чего стоят – так в самое сердце и глядят… Но это все результат мастерства художника, и не мне тебе об этом говорить…
