Мартина Коул - Две женщины
– Она следит за чистотой, моя дочка. В этом ей не откажешь.
Барри помахал кулаком в воздухе:
– А я задам этой стерве, когда она появится. Что за дела, Джоуи? Всего месяц замужем, а уже шляется черт знает где. Не думает о том, что у нее есть муж. И вот я прихожу в этот поганый дом, а тут шаром покати. Даже капли молока нет.
В этот момент они услышали, как открылась задняя дверь дома, где был вход из сада на кухню.
– Идет, явилась! Небось, как всегда, с улыбочками. Ну я ей устрою, так ее растак!
Барри в ярости выскочил из гостиной, за ним по пятам Джоуи. Ему не терпелось посмотреть, как Сьюзен получит свое и как ее примерный брак окажется самым обыкновенным – таким, как у них с Джун.
Но Барри сильно удивился, увидев вместо жены свою мать.
– Здравствуй, сынок.
Она произнесла эти слова медленно, с таким затаенным упреком, что ответ замер у мужчин на устах. Барри заметил, что у Кейт покраснели веки и она старается не встречаться с ним глазами, словно его вид был ей отвратителен.
– Привет, мам. Чего ты так рано?
Барри нарочно говорил равнодушным тоном, но по тому, как он дергался, Кейт поняла: он уже догадался, о чем она хочет ему сообщить.
– Вчера ночью Сьюзен родила ребенка. Мальчика. Лицо Барри зарделось от радости.
– Мальчик! Ну и молодчина Сьюзен! Значит, она справилась, да?
Они с Джоуи очумели от радости. Кинувшись в гостиную, Джоуи вытащил из кармана пальто бутылку виски, которую припас на всякий случай.
– Провались этот чай, давай сюда стаканы! Отметим это дело! Мальчик, наконец-то! Я-то думал, эти курицы только писюх умеют рожать! – заорал он.
Джоуи, как и Барри, думал, что мрачный вид Кейт объясняется тем, что она ими недовольна – ведь Барри исчез на несколько дней, оставив беременную жену дома.
– Он умер, Барри. Мальчик погиб, сынок.
Барри и Джоуи теперь как следует рассмотрели ее лицо, на котором были видны следы слез и бессонной ночи.
– То есть как это – умер? Что она с собой сотворила – упала, что ли? Налетела на что-то?..
Барри был убит. Он выглядел так, словно у него отняли что-то очень дорогое. Он так ждал этого ребенка, так ждал! Он гордился тем, что от него родится новая жизнь, это придавало ему веса в собственных глазах.
– Сьюзен не виновата. Ребенок умер от гонореи, венерической болезни, которой заразил ее ты, Барри. Ты также заразил ею Фрэнсис, двоюродную сестру Сьюзен, в день вашей свадьбы. Никто точно не знает, от чего умер ребенок – от шока, который пережила Сьюзен, когда узнала о болезни, или малютку убила сама болезнь. Но он мертв, это факт. Прекрасный, сильный мальчик умер, и это твоя вина. Господи, как мне хочется разнести тебе башку, чтобы твои мозги растеклись по кухонному полу, который твоя жена, ползая на коленях, скребла и мыла всего два дня назад с огромным животом!
Кейт начала плакать. Она плакала от стыда и горя.
– Ты грязное, отвратительное животное. Я не хочу больше тебя знать. Это конец. И если у этой бедной девочки, твоей жены, остался еще здравый смысл, она тоже должна уйти от тебя.
Кейт вышла через кухню – маленькая, сгорбленная. Казалось, она постарела за эту ночь.
Джоуи и Барри в смятении уставились друг на друга.
– Мам! Погоди, мам! Послушай меня, мам! Барри догнал мать в садике и схватил ее за руку.
– Не трогай меня! Ты никогда больше пальцем не дотронешься до меня! Она не хотела, чтобы ребенка унесли, пока ты не увидишь его. Хоть раз в жизни будь мужчиной, настоящим мужчиной. Сумей ответить за свои безобразия. Поезжай к ней в больницу. Постарайся поправить то, что ты сотворил с этой молоденькой девочкой и ее бедным сыночком. Попытайся утешить ее, если у тебя получится.
Кейт ушла, заливаясь слезами. Барри остался стоять в садике, который Сьюзен так старательно каждый день подметала.
Джоуи наблюдал за этой сценой из окна кухни. Его лицо было бледно и ничего не выражало. Он испытывал угрызения совести. Взяв стакан с виски, он понес его Барри, который все еще стоял, не двигаясь с места.
– Выпей, приятель. Это поможет пережить удар. А потом езжай-ка в больницу, чтобы уладить это дело.
Сьюзен рассматривала маленький гробик – белый, с красивым золотым крестом и медной табличкой, на которой было написано имя ребенка. Гробик обошелся в небольшое состояние, но это, казалось Барри, хотя бы отчасти искупит его вину.
Сьюзен читала и перечитывала имя на табличке, и ей хотелось громко кричать.
«Джейсон Барри Далстон».
Она не желала, чтобы покойный ребенок носил имя мужа, но скорбь Барри была так искренна, вызывала такую жалость… И Сьюзен согласилась. Если мужчине дано скорбеть по-настоящему, то, похоже, для Барри настал тот самый случай. Сьюзен хотелось, чтобы мужу было так же больно, как и ей. Хотелось, чтобы и он ощущал такую же пустоту в душе, как и она. Она долго жила, ощущая дитя внутри себя, чувствуя, как оно там живет, толкается, ворочается с боку на бок.
Теперь ей так не хватало ее живота. Не хватало надежды, которую внушала эта жизнь внутри нее. Не хватало того особого, известного только женщинам ожидания чуда. Только вынашивая ребенка, она чувствовала себя полноценной личностью.
И вот теперь она хоронила своего Джейсона, предавала его в руки Господа и Девы Марии. Она надеялась, что там, на небе, найдется кто-нибудь, кто о нем позаботится. Сьюзен обвела глазами кладбище. Ее мать, Айви и Кейт стояли рядом. Дэбби маячила в сторонке одна. Ее детское хорошенькое личико было все в слезах. Но Сьюзен знала, что это игра, – Дэбби, как всегда, прикидывалась. Она слишком любила себя, чтобы сострадать другим людям. Послушать ее, так получалось, что это она потеряла ребенка, а не Сьюзен. Весь тот день Дэбби вела себя так, словно она была главным действующим лицом разыгравшейся драмы. Это делало ее центром внимания. Люди выслушивали ее нытье, а не старались проскользнуть мимо. Сьюзен все это понимала. Она слишком многое понимала. В этом заключалась ее беда.
Глядя на своего чистенького, хорошо одетого мужа, она вдруг почувствовала, что в ней просыпается жалость к нему. Это ее сильно обеспокоило. Видно было, что он действительно убит горем, но Сьюзен знала то, чего не знал сам Барри: его мучила не скорбь по сыну, а чувство вины. Барри слишком походил на Джоуи. Ни Дэбби, ни Джун, ни Айви не мучила настоящая скорбь. Они переживали не само горе – им важно было то, как горе отражалось на них. Значение происшедшей драмы не осознавалось ими полностью. Они сочувствовали Сьюзен, потому что она потеряла ребенка, но гораздо больше они жалели себя.
Барри же переживал главным образом оттого, что в тот момент, когда мальчик умирал, он, его родной отец, распутничал. Барри постоянно болтал о ребенке, описывал его: какой он был хорошенький, какой «настоящий мужчина» мог бы из него вырасти и разбить бы не одно женское сердце. Барри даже не упустил случая похвастаться величиной пениса малютки. Эта штучка, утверждал он, у мальчика была приличного размера, так что его папке не пришлось бы краснеть за сына.
