Александр Юк - Четыре четверти. Взрослая хроника школьной любви
– Надо же. Вы рисуете обнаженную натуру? Интересно, кто же вам позирует?
– С этим нет проблем. Проблема найти для этого деньги.
– Не могу себе представить. И ты тоже ее рисовал?
– Конечно. Последний рисунок, что ты смотрела, – мой.
Маша вернулась к оставленной работе. Задумалась.
– Она красивая. Как ее зовут?
– Маш, к натурщицам не ревнуют.
– Мне не нравится, что ты рисуешь чужих обнаженных девушек.
– Чужих?
– Фу, не лови меня на оговорках.
– Все оговорки – по Фрейду. Ты хотела бы, чтобы я рисовал тебя?
Маша молча прошла к невысокому подиуму в конце зала. Поднялась.
Сделала два шага в одну сторону, в обратную. Подиум был совсем небольшой. Посередине стоял простой деревянный стул. Она присела на край и посмотрела отсюда на Монмартика. Он улыбнулся. Маша снова не выдержала его взгляда. Мурашки защекотали кожу. Она вскочила и спрыгнула на пол.
– Никогда в жизни, – она мотанула головой, распугивая дурацкие мысли. – Скажи, а Рита тоже натурщица?
– Нет. Рита не натурщица. Но и к ней тоже не ревнуют. Ее нет.
– Она умерла?
Женя странно посмотрел на Машу.
– Она осталась в другой жизни.
– Сколько у тебя жизней?
– Одна. Просто я только-только рождаюсь.
– Почему у себя дома ты мне сказал, что ты не художник?
– Потому что это правда. Я не пишу картины. Немножко умею, но не люблю. Графика не в счет. Мне не нравится представлять сложные, объемные вещи в виде гербария, засушенного на листе бумаги или картона. Другое дело передать все формы, все нюансы, любую мелочь, из которых возникает образ. Жизнь всегда трехмерна.
– Мне кажется, скульптура в тысячу раз сложнее, чем живопись. Каждая из тысяч и тысяч точек теперь имеет третье измерение. Как можно предусмотреть все? Особенно когда режешь из дерева или камня. Одно неверное движение, и исправить уже ничего невозможно.
– Так же, как в жизни. Но для меня все с точностью до наоборот. Помнишь знаменитую фразу Микеланджело по этому поводу: «Я беру камень и отсекаю все лишнее». Это же так просто. Самое простое – механическое копирование. Клонирование. Повторение «овечек Долли» – того, что было уже создано кем-то до тебя. Самое сложное – найти свою идею и потом ее воплотить. Я – скульптор.
Маша вернулась к Жене.
– Здесь классно. Я никогда не бывала в изостудии. Почему ты не приглашал меня раньше?
– Я никогда никого не приглашал сюда. Ты первая. Вчера Кац уехал на совет, отбирающий работы для выставки в Нью-Йорке. Ключ остался у меня. Я запирал дверь после занятий. Сегодня выходной, и никого здесь не будет. Вообще-то, я не имел права тебя приводить. Кац не допускает сюда посторонних.
– Что такое кац? Сектант?
– Кац. Александр Самуилович. Это наше Всё. Он абсолютно гениальный человек. Все, что я умею, – это его руки, его глаза, его время, его терпение, его вера в меня.
– …И ваши деньги? Не люблю, когда кого-то обожествляют.
– При чем здесь деньги. За занятия платят лишь те, у кого родители могут это себе позволить. У нас есть трое бесплатников. Того, что мы платим, не хватило бы даже на краски, холсты и материалы. Кац содержит студию на свои средства.
– Так он говорит? Интересно, кто это считал? Я не очень-то верю в бескорыстное меценатство. Даже если людям деньги девать некуда.
– Кац не процветает. Он не ставит надгробные памятники новорусским авторитетам и не церетеллит на муниципальный заказ.
– Ты на ночь молишься на него?
– Неудачное сопоставление. Кац придумал эту студию. Он ее создал. Добился официального статуса. Восемь лет он держит круговую оборону, отбиваясь от всех, кто пытается ее прикрыть, начиная с пожарных и управы и заканчивая банками и строителями, которым нужны площади под новые застройки. Однажды мы, взявшись за руки, уже останавливали бульдозеры. Ты же его не знаешь. Не надо на него наезжать, если не хочешь со мной поссориться.
– Я не хочу с тобой поссориться. Скажи, почему я ничего не слышала об этом раньше? Почему в школе, в классе никто ничего об этом не говорит?
– Какое безумное количество «почему». Ребята не знают о моих работах почти ничего. Конечно, им известно, что я занимаюсь в изостудии. Что мне можно поручить нарисовать карикатуру для стенгазеты или вырезать Деда Мороза изо льда. Это так же просто и естественно, как то, что Вадик пишет стихи, а Макс считает кубические корни.
– Но и ты ничего не говоришь и ничего не показываешь в школе.
Глаза Монмартика погрустнели.
– Есть причина.
– Ты можешь мне рассказать?
Женя задумался.
– Собственно, почему бы и нет, – он присел на край стола. – Я однажды имел глупость устроить мини-выставку в актовом зале школы. Карапетовне кто-то донес о моих работах, и та попросила их показать. А когда я принес кое-что из графики и скульптуры, она поохала, поахала и раскрутила меня на персональную выставку. Если быть до конца честным, ей это не составило особого труда – я был зелен, наивен и честолюбив…
– …А сейчас умудрен жизненным опытом и замучен славой.
Монмартик не принял шутку.
– Я больше не мечу бисер перед свиньями. И не ищу признания в широких народных массах. Я должен стать лучшим среди профессионалов, а не чемпионом среди недорослей и недоучек.
«Он смеялся над славою бренной,
Но хотел быть только первым».
– Так что с твоей выставкой? Она провалилась?
– Она состоялась. Я принес лучшее, что у меня на тот момент было. Правда, экспонаты прошли предварительную цензуру, и пару, на мой взгляд, наиболее удачных отбраковали из соображений морали. Копии Родена и Кановы, которые ты видела у меня дома. Все было не случайно – директриса ожидала комиссию из министерства. Но выставка просуществовала ровно один день. На следующее утро несколько работ оказались изгажены. Чернилами, фломастерами по-свински разрисованы, искалечены, изнасилованы. Женскую скульптуру изувечили под Венеру Милосскую. Но что меня совершенно убило – на выставку, которую накануне почти все проигнорировали, теперь сбежалось полшколы. Они смеялись. Их это забавляло. Я срывал и тут же рвал листы, уже не глядя, измалеваны они или сохранили невинность. Я бил подряд все скульптуры. А они, столпившиеся вокруг, ржали все больше и больше.
– Это были наши?
– Нет. Наших не было. Дик подбежал в самом конце. Он спас «Девушку с запрокинутым лицом» – Ритин скульптурный портрет. Три месяца я не заходил в студию. Думал, что не смогу вернуться туда никогда. Кац приехал к нам домой.
Даже сейчас, когда Монмартик рассказывал, вспоминая, пот выступил на его лбу. Маша прильнула к нему, обнимая и прижимая к себе его лохматую голову:
– Ты самый мужественный человек, какого я знаю. Раз ты все-таки вернулся, – Маша поцеловала его в губы. – Покажи мне, где твое место? Проводи меня.
