Татьяна Тронина - Чужая женщина
И обязательно, обязательно, обязательно – поцеловать своего ребенка на ночь. Пусть он, ребенок, спит уже – но надо подойти к его кроватке, посмотреть, прикоснуться к нежной бархатной щечке губами – осторожно, чтобы не разбудить… Уловить теплое дыхание, послушать, как сопит. Он мечтал об этом – с годами все сильнее.
Александр охотно возился с племянниками. Они его любили. Когда встречали – висли на нем, точно обезьяны, эти Стасик с Натуськой… Но все это не могло сравниться с той любовью, которую Александр обрушил бы на своего ребенка. И почему Лара тогда сглупила, взбрыкнула ни с того ни с сего…
Хотя он тоже виноват. Лара была молодой, глупой, мечтала, чтобы ее поддержали. Но ни мама его, ни он сам не сказали ей ни одного доброго слова.
Поэтому потерять Оленьку с ребенком Александр не имел никакого права.
…Он еще походил по кухне, включил телевизор.
Но перед глазами все время была Лара.
– Малыш, Игнатьев звонил, мне надо с ним встретиться.
– Иди, – промурлыкала из комнаты Оленька. – Только недолго.
– Конечно, малыш. Если что – звони…
Александр поцеловал Оленьку и вышел из дома.
Был ранний летний вечер. Эта вечерняя жара – липкая, густая, словно мед, – обволокла Александра, едва он вышел из дома, окончательно лишила разума.
Он выехал за МКАД, остановился у дороги.
Немолодая толстая женщина вывела своих подопечных – девиц в мини, на шпильках, в чулках-сеточках.
– Эту, – указал пальцем Александр.
Если Оленька узнает, она его прогонит и проклянет. Если он это не сделает – то пойдет и сам повесится.
Гостиница на первом этаже жилого дома, с почасовой оплатой. Комната. Кровать.
Девица, балансируя на одной ноге, принялась снимать с себя крошечную майку, осталась в одних чулках, на шпильках. «Ты же мечтал, чтобы Лара вот так же…» – самому себе напомнил Александр. И в его голове что-то переключилось.
– Стоп, – коротко сказал он. – Не могу. Ничего не получится. Вот деньги.
Он вышел вон, сел в машину, погнал обратно.
Он думал только о Ларе. Лару никто не мог заменить – ни Оленька, ни эта несчастная девица в чулках…
Остановился возле дома Оленьки. «Она нашла меня через маму. Мама от нее в восторге, да… Именно о такой невестке мама мечтала всю жизнь. Мама думает, что я наконец-то счастлив. А я от этого счастья в петлю готов лезть. Оленька, когда сообщила мне о своей беременности, сказала – таблетки не помогли. А может, и не было этих таблеток? Скорее всего, нет. Ну, и что теперь? А ничего. Теперь уже ничего не поделаешь. Поздно заниматься расследованиями, поздно из себя обманутого праведника корчить… Ребенок все искупил. Пусть он будет, пусть он родится! Вся моя жизнь теперь – только ради него, только для него».
Александр испытал огромное облегчение от того, что ничего с этой девицей у него сегодня не было. Оленька бы не простила.
«Тяжелый у нее характер… Может, из-за возраста? Молодая, потом перебесится?»
Но что-то подсказывало Александру, что Оленька и с годами не изменится. Что в один «прекрасный» день она может обидеться и на своего ребенка. Сделает он, ребенок, что-то не то, скажет грубое слово (подростки иногда так несдержанны, максимализм этот дурацкий, гормоны играют!) – и все, ожесточится ее материнское сердце навсегда. Обидится Оленька, возненавидит собственного сына (или дочь).
Выходит, что только он, Александр, способен поддерживать свое дитя до конца.
Звонок мобильного. Александр взглянул на экран. «Лара?!»
– Саша, извини, что опять беспокою. Я… я с небольшой просьбой. Узнай у Оленьки, где ее отец похоронен. Так, как будто случайно, между прочим… Только не говори ей ничего про меня, просто узнай, где могила! А потом мне эсэмэску скинь.
– Зачем тебе его могила? – ошалев, спросил Александр.
– Надо. Ты не поймешь… – нервно произнесла Лара.
– Да кто вас, женщин, поймет! – хмыкнул он. – Ладно, узнаю – сообщу…
* * *Жара держалась весь июль.
А в конце июля начали гореть торфяники под Москвой, как уже бывало и раньше. Хотя еще в прошлом году власти обещали торфяники обводнить, клялись, что никаких пожаров больше не случится…
«Никому нельзя верить. Но ничего… – подумала Оленька, лежа перед телевизором и щелкая кнопками на пульте. – В следующем году нас уже тут не будет».
Раньше она не обращала внимания на город, в котором жила. Дома, улицы, люди – все казалось таким привычным, что глаз не замечал даже подробностей.
Но с какого-то момента все вдруг начало меняться. Например, транспорт. И раньше в метро была давка – но в последние годы она стала просто чудовищной. И раньше на дорогах возникали заторы – теперь же в час пик город намертво блокировался пробками.
Что еще? На месте скверов и парков, точно грибы, вырастали дома. Закрывались булочные, а вместо них открывались банки.
И, главное, стало много приезжих. Так много, что порой Оленьке казалось – она не в Москве, а в каком-нибудь другом городе – Ташкенте, Бишкеке, Махачкале… Нет, ничего плохого в тех городах не было, но… Оленька хотела вернуться в свой родной город. Она хотела домой, на родину. А возвращаться-то уже некуда – Родина стала чужой.
Сначала к большинству приезжих у Оленьки особых претензий не имелось. Мирные люди, хотят работать… Вьетнамцы и трудолюбивые китайцы на вещевых рынках, азиаты-дворники, таджики на стройках… Бог с ними, они не мешают, не лезут, не пристают, не навязываются. Общаются только между собой.
Но другие приезжие – вели себя как хозяева. Они не давали Оленьке проходу. Кричали вслед каркающими голосами то, отчего после хотелось вымыть с мылом уши. Ей, белокожей, светлокудрой, юной, хорошенькой, приходилось особенно тяжело. Именно ей, такой, какой она была, в этом городе стало опасно жить. И мерзко…
Потом приезжих сделалось так много, что Оленька уже перестала различать национальности, регионы и страны – однажды (года два назад), когда она ехала на работу (а работала она после школы секретарем в одной фирмочке), разноголосая, разноцветная толпа вытолкнула ее из вагона и пробежалась по ней. К счастью, ничего серьезного, только ушибы и ссадины… Но, встав с мраморного пола, истоптанная и грязная, Оленька поняла – все. Хватит. Вот именно тогда Москва окончательно перестала быть ее родиной.
Оленька уволилась из той фирмочки и нашла работу возле дома. Ездить теперь никуда не надо было, отпала необходимость толкаться среди чужестранцев, выслушивать мерзкие предложения изо ртов с золотыми зубами… Общение с чужим, злым городом, которым стала для нее Москва, ограничилось до минимума.
В новой конторе произошли изменения. Дела пошли в гору, и хозяин нанял новых сотрудников. К счастью, не смуглолицых, с гортанными голосами, но… тоже приезжих. Россиян из глубинки. Провинциалы – нахрапистые, голодные, с местечковой, приземленной своей философией, наполеоновским честолюбием – вдруг стали обгонять Оленьку в карьерном росте, причем нечестно обгонять. Провинциалы были беспринципны, они интриговали, они подсиживали Оленьку, они тужились, выдавливая из себя креатив, рвали жилы, чтобы доказать хозяину, что они – лучше…
