Илона Хитарова - Семейные тайны
Теперь Лиза считала, что тогда, весной, ее спасло только чудо. Теперь-то она понимала, как была наивна, когда верила, что сданные в ломбард украшения не могут никуда пропасть, а Александр Николаевич никогда не узнает о ее проделке. Счастье, что гарнитур удалось вернуть, что сумма, потраченная Лизой, показалась академику смешной, а остальные деньги она положила в сберкассу. И еще она вовремя вспомнила про Гошу. Про то, как он заходил и выходил из отцовского кабинета. Когда Лиза поняла, что у Александра Николаевича пропали из кабинета деньги, у нее не возникло ни малейших сомнений относительно того, кто мог быть виновником кражи. Слишком хорошо она помнила события того вечера. Осторожную походку Гоши, внимательный взгляд по сторонам, спрятанную за пазухой руку, когда он выходил из кабинета… Слишком уж все было очевидно…
История с Гошей порадовала Лизу потому, что частично снимала с нее груз моральной ответственности. На фоне кражи, совершенной сыном, выходка Лизы казалась вполне безобидной, и она надеялась, что это обстоятельство заставит Александра Николаевича лишний раз подумать о том, стоит ли выгонять из дома ее…
Самое страшное, что после истории с драгоценностями Лиза еще два месяца жила в неведении относительно своей дальнейшей судьбы. С Александром Николаевичем они почти не виделись. Он практически все время был занят, много ездил по командировкам, и каждый раз, встречая его в аэропорту или на вокзале, Лиза обливалась холодным потом: вдруг именно сейчас он ей скажет то, что она боится услышать?
Александр Николаевич молчал. Он не был ни слишком ласков, ни слишком груб. Привозил Лизе небольшие дежурные подарки, чаще всего что-нибудь по хозяйству — посуду, кухонную утварь, какой-то интересный текстиль… Лиза благодарила его за эти дары, но прекрасно понимала, что, если завтра придется разводиться, все это останется в доме академика… Ей лично за эти два месяца он не привез ничего, и это было плохим признаком…
В июне Лиза серьезно заболела: нервное переутомление и стресс сделали свое дело. Лежа в больнице, она чувствовала себя так плохо, как никогда в жизни. Физическая хворь вкупе с моральными терзаниями делали жизнь тягостной и невыносимой. Александр Николаевич ничего о ее болезни не знал, он как раз был в очередной командировке…
Но через три дня он приехал. И пришел в больницу, и поставил на уши весь персонал, заставив ходить вокруг нее на цыпочках. Тумбочка оказалась завалена фруктами и сладостями, под кроватью в ящике лежали тома Дюма и Дрюона, а для выходов в коридор он подарил ей неземной красоты золотисто-фиолетовый халат. Взглянув на этот халат и почувствовав, как рука академика гладит ее волосы, Лиза расплакалась. Она поняла, что останется женой Иванова навсегда. Однако спокойствие в ее сердце так и не вернулось. Слишком явно показала апрельская история зыбкость ее нынешнего положения, слишком силен был пережитый страх…
Возможно, кто-нибудь, хорошо знающий ее и Александра Николаевича, мог бы объяснить Лизе, что случившаяся с ней история вполне закономерна, что по неопытности и незнанию она бы рано или поздно не могла не совершить что-то подобное… И вряд ли Александр Николаевич стал бы разводиться с ней, даже если бы драгоценности на самом деле пропали…
Злопыхатели, возможно, даже напомнили бы, что один из известных профессиональных приемов академика как раз и состоял в том, что, приняв на работу нового неопытного человека, его поставили в ситуацию, где он непременно должен был совершить «роковую ошибку». После этого, кающийся и безмерно расстроенный новичок представал пред светлы очи снисходительного начальника, который самым доброжелательным образом прощал виновного, обещая взять вину на себя… Перепуганные, мгновенно лишившиеся всего понта подчиненные, ошалев от совершенного ими «греха» и терпения начальника, загорались чувством искренней признательности к шефу, раз и навсегда оставляя в руках Александра Николаевича тоненькую ниточку, за которую он мог дернуть в любой момент. Не мучаясь угрызениями совести и веря в то, что он делает все на благо коллектива и каждого сотрудника в отдельности, академик не стеснялся периодически напоминать им о содеянном, добиваясь необходимого послушания и подчинения…
Конечно, если бы драгоценности пропали на самом деле, академик был бы крайне расстроен. Но вместе с тем и очень рад. Вина Лизы оказалась бы не тоненькой ниточкой, а крепкими вожжами, которые дали бы ему надежную гарантию того, что она полностью зависит от него… Теперь ему было почти жаль, что ее промашка оказалась столь незначительной…
Александру Николаевичу даже не приходило в голову, что Лизу эти намеки на апрельскую историю почти загипнотизировали, а страх потерять его уже пропитал ее настолько, что сама одна мысль противостоять мужу не приходит в ее голову… Он же всего лишь дразнил жену, радуясь ее видимой привязанностью к нему… В его представлении такое понятие, как «страх», даже близко не могло соседствовать с таким ерундовым событием, как развод… Для Иванова страх мог быть связан с блокадным людоедством в Ленинграде, со сталинскими «воронками», с атакой армады фашистских танков в годы Великой Отечественной… Боязнь лишиться фамилии мужа и летней поездки в ведомственный санаторий на фоне этих понятных и известных ему страхов казалась микроскопической песчинкой, затерянной в космосе… Невозможно было поверить, что женщина, живущая рядом с ним, ценит все это больше, чем свою жизнь…
…Лиза готовила поднос с завтраком. Выложила на стол голландский сыр, копченую колбасу, коробку мармелада в шоколаде. До знакомства с мужем она ела эти продукты только по праздникам, а такая коробка шоколадного мармелада и вовсе была у нее в руках лишь один раз. Теперь это было ее обычной едой, но Лиза не могла к этому привыкнуть, каждый раз чрезвычайно бережно доставая продукты из холодильника.
Она наливала ароматный индийский чай так осторожно, будто в ее руках была емкость с серной кислотой. Десять раз перепроверив все, что было приготовлено — салфетки, ножи, хлеб, сахар, — она понесла поднос в комнату. Лиза очень боялась сделать что-то не так и очень радовалась, замечая улыбку на лице Александра Николаевича… Этот страх не был ей в тягость — насколько проще было жить, боясь чего-то одного, чем жить, боясь всего мира…
Гоша довольно потянулся. Они снова в Москве… Стараясь не разбудить жену, он встал и подошел к окну.
«Какая удивительно красивая пора, как свеж и мягок воздух… Нет ни холода, ни невыносимой жары… Зато краски ярки и приятны глазу… Кажется, весь мир празднует со мной мой праздник!
