Татьяна Успенская - Мать моя — колдунья или шлюха
Сказать, что мне не понравилось бешеное движение, нельзя. Светофоры — враги, обрывают ощущение… такого не испытывал никогда: словцо теряю себя.
— Балдеешь? — спрашивает Саша весело, — или не балдеешь?
Балдею, — хочу сказать, но — лечу к дверце и оказываюсь на дне, ибо правый бок машины становится потолком, — похоже, мы едем на двух левых колёсах.
Саша смеётся.
Меня снова швыряет, теперь уже к правой дверце, но я успеваю ухватиться руками за Сашино сиденье.
— Молодец, ловко. Выйдет из тебя толк, — говорит Саша, словно затылком видит мои передвижения.
Всё это время Павел сидит у меня на плече, вцепившись в пиджак.
Хочу спросить, какой «толк», но вижу мать — около неё Саша благополучно тормозит.
Мать садится рядом с Сашей. Она не говорит мне «здравствуй». И Саше «здравствуй» не говорит.
— Твоё предположение, что теряется память, неверно… — её первые слова.
Прерванный разговор? Но где и когда они разговаривали? Саша не приходил к нам давным-давно. Приходили другие мужчины.
— Ты хочешь сказать, человек, находящийся в астрале, может фиксировать происходящее вокруг?
— Я хочу сказать то, что сказала. Память не теряется, наоборот, она необычайно активна, ибо должна передать точную, полную информацию о пройденном пути. При чём тут «фиксировать происходящее»? Что ты понимаешь под словом «происходящее»? И разве происходящее вокруг в тот момент так важно?
— Ещё как! А если, пока ты в астрале и на грешной Земле лишь твоё тело, кто-то захочет это тело уничтожить?
Мне нужна эта передышка — молчание матери. То, что я встретился со Светом, и есть «астрал», астральный мир, — понимаю я. Понимаю и то, что Саша и мать видятся не только дома.
Я согласен с матерью. Вопросы Света требуют активизации памяти, осознания того, что Свет — реальность.
— Если кто-то захочет уничтожить моё тело в такой момент, значит, мне будет очень легко перейти в вечную жизнь. А ответит за убийство тот, кто сделает это.
— Перед кем ответит? И что значит «ответит»? Сколько их гуляет по жизни — убийц! И не похоже, чтобы они за свои убийства отвечали. Ты хочешь сказать, они расплатятся в вечной жизни? Если бы она была, эта вечная жизнь, неужели не отправила бы своих посланников к нам, чтобы каждого просквозило: осторожно, стоп, помни, думай, что делаешь. — Мы уже стоим перед сверкающим огнями входом, Саша приказывает: — Вытряхивайтесь. Вот ваши билеты, — протягивает один матери, другой мне. — Встретимся около машины. — И Он исчезает.
Я нерешительно топчусь на месте, прижимая к себе Птицу. Мать идёт через стоянку к входу. Я — за ней.
Похоже на театр (много огней, много людей), а зал не похож совсем. Не зал — чаша с покатыми стенами.
Есть посланники, — я хочу возразить Саше. — А кто же тогда птица Павел? А мать? Разве она не лечит руками? Не останавливает дождь? А что она сделала с Виленом?! Я и сам знаю: есть вечная жизнь. В ней — Свет, Он говорил со мной! Ну-ка, Саша, возрази. И понимаю: всё это ничего Саше не докажет. Он ничего этого не видел, так с какой стати должен верить на слово?
Между тем, по кругу, а потом по стене на бешеной скорости понеслась машина. Представить себе, что в ней человек, невозможно — как он способен выжить при такой скорости?!
Машина — маленькая, плоская, малиновая. Она блестит. Вот она несётся на двух боковых левых колёсах. Потом на двух правых. Вот на двух передних, потом на двух задних.
В зале — грохот. Люди встают, садятся снова, топают ногами, кричат, хлопают.
Я тоже стою. Но я — ватный. Там же Саша! — понимаю наконец. — Он может погибнуть!
Машина закручивает спираль, несётся выше и выше, до верхнего края. Не успеваю моргнуть, она уже снова внизу. Как он может так? Это же никто не в состоянии выдержать! У любого сознание отключится.
Снова несётся Саша по самой верхней кромке, чуть не по воздуху, в любой миг готовый рухнуть вниз, и, только мне приходит в голову эта безумная мысль, как он в самом деле взлетает (да, он почти взлетает) и падает вниз.
Я уже не ватный, я — из камня и сейчас погибну, так затвердела, занемела каждая моя клетка. И кругом тишина. Кажется, каждый в том же состоянии, что и я.
Всем известно, если машина упадёт, она взорвётся, и я жду взрыва. Саша погибнет? Дикое сочетание слов…
В ту минуту, как я готов взорваться вместе с ним, сгореть, рассыпаться обломками, машина уже снова несётся по кругу.
Ещё мгновение тишины, и — дикий рёв. Он врезается в уши и впивается в мозг. Мать бледна. И можно было бы решить, что мертва, если бы не глаза, расширенные беспредельно.
Люди снова кричат, визжат, исступлённо хлопают и топают.
Сколько прошло времени, часов, лет, не знаю. Я падаю в кресло, и меня начинает трясти. Трясёт, как при высокой температуре.
Машина переворачивается на крышу, снова встаёт на колёса, едет на одном колесе. У меня стучат зубы. И — ни одной мысли.
Чего я так испугался? Жив же Саша! Эти мысли приходят много позже, когда мать кладёт свою руку мне на голову.
Теперь я хочу спать и Сашу, стоящего посреди круга, вижу сквозь плотную пыль, ни выражения его лица, ни его костюма, лишь пятна: белое — лица, малиново-блестящее — костюма, малиновое — машины.
Саша подходит к нам весёлым шагом:
— Именно потому, что никаких сигналов из вечной жизни не поступает, зло безнаказанно. Ни в Бога, ни в чёрта не верю, верю только в своё тело, в своё мастерство, в свою башку. — Он открывает машину, и, не успеваем мы сесть, уже несёмся. — Стоит лишь перелистать историю: инквизиция, гестапо, сталинские лагеря, любые фашистские застенки… людей пытали, уничтожали миллионами, и никакого им спасения ниоткуда не приходило. И, как правило, жертвы — люди лучшие. За что Бог, если Он есть, пытает и убивает хороших людей?
И я повторяю эхом: «За что Бог, если Он есть, пытает и убивает хороших людей?»
Повторяю и тут же отметаю Сашино — «если он есть». Для матери, для меня есть. Втягиваю голову в плечи — мне хочется укрыть Сашину голову руками, чтобы он не говорил таких слов. Но я тут же вижу: Павел падает на тополиный пух. За что Бог пытает и убивает лучших?
Птица Павел сваливается с моего плеча мне в руки, и сразу становится легче.
«Не Бог пытает и убивает, Дьявол! Верх берёт Дьявол!» — слышу голос матери.
«В мире властвует тьма. Сатана властвует. Богу надо помочь!» — голос матери.
— Если бы ты жила во времена инквизиции, мне кажется, тебя сожгли бы!
— Меня и сожгли, — говорит моя мать. — Я и жила во времена инквизиции.
Саша резко тормозит, и чуть не происходит авария. Но Саша ловко увёртывается от машины, летящей сзади. Мы начинаем двигаться, но уже не так быстро.
— Я люблю сказки с детства, потому и стал таким уродом — захотел сделать себя всемогущим.
