Фиона Нилл - Тайная жизнь непутевой мамочки
— Я думаю, Люси, что ты, возможно, перестала ощущать ценность уверенности в своем существовании, — резонно замечает Кэти. — Возможно, ты страдаешь из-за каких-то крайностей, но далеко не все они могут иметь катастрофические последствия. Ты не осознаешь привилегии быть уверенной в определенных поступках.
— Моя восемнадцатилетняя няня сказала мне на днях, что мы слишком зациклены на идее счастья как главной жизненной цели, — говорю я, неожиданно вспомнив разговор с Полли. Я углубляюсь в свой дневник, стараясь расшифровать собственные записи. — Она сказала, что наша неудовлетворенность проистекает из убежденности, что мы имеем фундаментальное право быть безусловно счастливыми, но что если бы мы признали, что все, что выходит за рамки ужасного, — уже достоинство, мы были бы более довольны жизнью. Поэтому, возможно, мне необходимо признать, что отношения не могут вместить всё.
— Боже, надеюсь, ты хорошо ей платишь! — поражается Эмма.
— Возможно, ключ в том, чтобы охватить серые области и скептически относиться к крайностям, — говорит Кэти.
— Я не доверяю любому, кто слишком верит во что-то, — говорит Эмма. — Вот почему я иду на заупокойную службу на следующей неделе. Тони Блэр и его священник убеждены, что он прав. Мы все расплачиваемся за это. Это долгосрочный кредит.
Она встает из-за стола и пересекает комнату. В противоположном ее конце стоят три огромных дивана. Мы следуем за ней и плечо к плечу садимся на один из них — с еще одной бутылкой вина. Опьяневшие и почти не способные ни к каким разговорам, мы погружаемся в игру, которую сами же и придумали много лет назад. Игра заключается в том, что на расстоянии приблизительно трех метров прикрепляются страницы с изображениями обуви из глянцевых журналов, и выигрывает та, которая сможет определить среди них пару от Джимми Чу. Хотя у меня никогда не было туфель от Джимми Чу — даже когда я работала полный рабочий день и была в лиге наставников, — мне всегда удавалось побеждать их в этом специфическом соревновании, и сегодняшний вечер не стал исключением.
Мы пошли уже по третьему кругу, я существенно лидирую, даже, несмотря на то, что не обладаю периферийным зрением, поскольку опять на мне мои неизменные окуляры Национального Здоровья.
— Люси, это особенно сложная загадка! — Эмма выставляет на обозрение страницу «Вог», посвященного вечеринкам сезона. — Больше я ничего не буду говорить.
Кэти заглядывает в холодильник, чтобы откупорить дли нас еще одну бутылочку.
— Пара вдали справа в нижнем ряду. — Я пальцем поправляю очки на переносице и долго с трудом разглядываю девять пар других. — И еще одна, верхний ряд в центре, — ликующе добавляю я.
— Как ты это делаешь? — Кэти впечатлена, как обычно.
— Тут не обувное, тут математическое мастерство, совершенное соотношение между каблуком и подошвой, не поддающаяся четкому определению пропорция, она-то и делает их поистине элегантными. Я могу подмечать это только в Джимми Чу! — Я ложусь на спину и поднимаю руку с полным стаканом, одновременно задаваясь вопросом, как мое чувство собственного достоинства стало зависеть от таких вот бесполезных достижений. — К сожалению, это не принесет мне счастья.
— Просто из любопытства, Люси, скажи, что есть такого в этом твоем Прирученном Неотразимце, чего не хватает Тому? — спрашивает вдруг Кэти.
— Полагаю, я не так хорошо его знаю, вернее, почти совсем не знаю, так что у меня есть пища для воображения, — отвечаю я. — И мне кажется, никакой он не прирученный. А совсем наоборот. И безответственный. — Говоря это, я чувствую себя предательницей.
Глава 10
Надежда — хороший завтрак, но плохой ужин
Когда я прихожу, наконец, домой, уже почти два часа ночи. Раскаиваясь, я прикидываю, сколько дней мне понадобится, чтобы оправиться от излишеств этого вечера. Задачка на сложение стаканов выпитого вина и вычитание последующих часов сна.
К моему удивлению, Том сидит внизу, за кухонным столом, созерцая портрет своей матери. Радио включено. Он слушает программу «Всемирной службы» Би-би-си о мексиканском архитекторе по имени Луис Барраган и не замечает, как я спускаюсь по лестнице.
Макет здания его библиотеки в Милане стоит тут же, на кухонном столе, и он по-хозяйски обнимает его рукой — этакий мужчина, ласкающий бедра своей новой подружки. На нем какая-то незнакомая полосатая пижама, видимо, купил ее в Милане. Ее воротник встопорщен, кажется, будто у него вокруг шеи старинный круглый плоёный воротник. Полное впечатление того, что передо мной елизаветинский придворный, еще более усугубляется тем, что последнюю неделю он не утруждал себя бритьем, и теперь изрядно отросшая черная борода не дает мне возможности понять выражение его лица.
Я смотрю на портрет с нижней ступеньки лестницы и стараюсь понять, о чем может думать Том. В попытке устоять на ногах я фокусирую взгляд на волосах Петры. С тех пор как я знаю ее, она ни разу не меняла прическу. Внешне она почти не изменилась. Цветовая палитра ее любимой одежды, состоящей из аккуратных гарнитуров-двоек[46] и полезных для здоровья туфель на плоской подошве от «Расселл энд Бромли», стала, может быть, не такой приглушенной, но по-прежнему скромной.
Ее волосы в течение долгих лет еженедельно подвергались одной и той же завивке-перманент, так что теперь они не шевелились даже тогда, когда она наклонялась вперед. Я никогда до них не дотрагивалась, но думаю, на ощупь они напоминают проволочную щетку. Даже при свежем ветре они оставались такими же неподвижными, как грядка земляной груши морозным утром, неизменные с того дня, как она вышла замуж за отца Тома.
А на этой картине, где она менее чем за год до свадьбы, ее лицо обрамляют длинные темные волосы, ниспадающие ленивыми волнами по обе стороны ее прекрасных чистых голубых глаз. Выражение лица кроткое. Ни один мускул не напряжен. Томность текущей патоки. И вдруг, в просветлении пьяного рассудка, до меня доходит: она полностью удовлетворена.
— Что случилось, Люси? Ты смотришь на меня так, будто увидела перед собой привидение, — прерывает Том мое забытье. — Я отсутствовал всего лишь пять дней.
— Да вот… портрет твоей матери, — сбивчиво отвечаю я. — Ты когда-нибудь видел того, кто нарисовал ее?
— Это профессиональный художник. Она позировала ему еще до того, как я родился, ты же знаешь. — Он поднимается, чтобы подойти и запечатлеть на моей щеке немного обиженный поцелуй. Борода колется, и я потираю место, где щетинки царапнули мою щеку, потом чихаю. Вероятно, у меня начинается аллергия на собственного мужа.
