Шерил Андерсон - Роковой аккорд
— Мне отводится роль школьного учителя музыки. — Он легонько потянул меня за руку, и я, вспомнив недолгие свои уроки танцев, развернулась, как в котильоне, лицом к нему. Свободной рукой Адам обнял меня за талию и шепнул на ухо: — Пытаюсь спастись.
— От нее?
— От всех. От нее, от Грэя. От каждого, кто пытается запихнуть меня в студию и сделать из меня второго Мику.
— Вы не хотите стать похожим на своего отца?
Адам теснее прижал меня к себе, не пошевельнешься.
— Вы ладите со своим отцом?
— Я люблю папу. Он замечательный.
— Он журналист?
— Нет.
— Значит, любить вы его любите, но дорогу в жизни выбрали сами.
— Не обязательно во всем копировать того, кого любишь, — пробормотала я, слегка задыхаясь в медвежьих объятиях.
— Попробуйте объяснить это моей маме. — Адам резко прервал наш танец, и я чуть было не наступила ему на ногу. Отшагнув, я заглянула ему в лицо и содрогнулась: оно почернело от ярости. — Она требует, чтобы я любил отца, она требует, чтобы я во всем походил на него, а я не желаю!
Эмоции захлестывали его и ударной волной били в меня. Я еще чуть-чуть отодвинулась. Мне выпало редкое счастье — я обожала родителей, но не всем моим друзьям настолько повезло, и мне была знакома эта странная, вечно грызущая боль несложившихся семейных отношений. И тем труднее Адаму: отец, которого он не может любить, стал идолом миллионов людей во всем мире, а после трагической смерти и вовсе превратился в икону. Обожание поклонников давит на Адама, Клэр давит на Адама, все пытаются диктовать парню, каковы должны быть его чувства и к чему он должен стремиться в жизни… Хоть руки на себя наложи.
— Вы пытались ей объяснить? — мягко спросила я.
— Пытался, — с горечью бросил он. — Знаете, что она ответила? Что я позорю своего отца. Это не он опозорил нас, приведя в дом Бонни и Джордана. Она сказала, что я сбился с пути. Я — не он, который принимал наркотики, таскался по бабам, попадал в истории. Она говорит, что я должен быть во всем похож на отца, при этом она его ненавидит, и я тоже. К чему же мы в итоге пришли? К чему я пришел?
Он распахнул руки, охватив этим жестом пустой зал. Парень мужественно старался скрыть слезы, но я видела, что с ним творится.
— Она твердит: одна хорошая песня, одна строчка, один аккорд — и ты наверху. Легко ей говорить: она сама ничего не делала, не знала поражений.
Я подалась навстречу Адаму, не зная, чем его утешить, но он снова сгреб меня и завертел в ритме самбы, что-то хрипло напевая, как будто мелодия передавала его чувства лучше, чем слова.
Не в этом ли и заключается магия музыки? Она сохраняет мгновения высоких чувств и сильных потрясений, словно тонкие лепестки, застывшие в янтаре, с ее помощью мы вновь возвращаемся в те потайные уголки души, где живут счастье и печаль, драгоценные для нас или от самих себя спрятанные переживания. Ради этого мы приходим на концерт: певец или певица переносят нас в тот мир, куда в одиночку мы попадаем лишь ценой невероятных усилий — если вообще попадаем. Таков их дар, а еще вернее — дар того, кто пишет песни.
Однако никто еще не написал великую песню лишь оттого, что был печален или влюблен, или оттого, что мамочка велела. Представьте себе, что мамочка велела вам написать песню и все этого ждут, но — не получается… Ужасное разочарование. Лично я песен не сочиняю, но мне случалось подбирать концовку для статьи или колонки, и бывало, что точная фраза не давалась в руки. Примерно я понимаю, каково это.
Преисполнившись сочувствия, я вслушалась в напев и узнала, какую песню мурлычет Адам. «Если бы у меня был твой слух, если б голос был как у тебя». Я продекламировала эти строки, не решаясь спеть их в присутствии профессионала.
Адам ослабил хватку и слегка отодвинулся, чтобы заглянуть мне в глаза.
— «У меня есть только мой дух и тот голос, что есть у меня», — пропел он, явно довольный, что я узнала тему. Антонио Карлос Джобим, «Desafinado», «Фальшивый звук». Моя мама обожала Джобима, с детства помню, как она ставит то одну, то другую его запись. Когда отец с матерью отправлялись вечером в гости или в кафе, отец, бывало, ждал внизу у лестницы и приветствовал нарядившуюся мать «Девушкой из Ипанемы». Мы, ребятишки, смеялись до колик, нам это казалось забавным, а теперь я понимаю, что это было романтично, даже сексуально.
— «Не по нотам песня звучит, но в ней сердце поет мое». — Ему бы джаз петь, а не рок. Я слушала альбом Адама — но сейчас, когда он исполнял песню Антонио Джобима, голос его звучал гораздо насыщеннее, богаче, соблазнительнее.
— Вам нужно записать джазовый альбом, — шепнула я Адаму. — Как вы поете!
— Скажите это парням, которые платят, — шепнул он в ответ и вернулся к песне, единственной своей утешительнице. — «Эту песню я для тебя написал, неужели отвергнешь ее?»
Он касался губами моего уха, как и в тот день, когда мы встретились на концерте Джордана, и голос его проникал прямо мне в сердце и мозг. Послышался негромкий смех:
— Ничего подобного мой отец в жизни своей не написал, и я не напишу.
Я вырвалась из его объятий, рассмеялась, подлаживаясь под его смех:
— Ох, Адам, у меня голова закружилась!
Он шагнул ко мне, я снова отступила — «Погоди!» — выставила, удерживая его, руку, но Адам сделал еще один шаг вперед, а я — еще один шаг назад.
— А если бы ты объяснил все Грэю?
— Он бы ответил мне, что это продать невозможно. Мы уже обсуждали.
— Сделай альбом сам. У тебя есть связи, есть деньги…
— Ничего не выйдет, если Грэй и Клэр выступят против меня.
Адам снова шагнул ко мне, я удержала его на расстоянии вытянутой руки. Он схватил меня за руку, притянул к себе, чтобы допеть песню:
— «Напрасно я жду, чтобы ты смягчилась, сердце мое, напрасно я жду, чтобы рухнули эти границы…»
Я вырвалась, усилием воли заставила себя сосредоточиться на деловой стороне вопроса.
— А деньги, которые ты собирался вложить в клуб Рэя Эрнандеса?
Лицо Адама вновь помрачнело, песня лишь ненадолго развеяла грусть.
— Я собирался вложить аванс за новый альбом — но Грэй заплатит только за рок.
— К черту клуб, запиши альбом сам. Найди другого спонсора. Должен же кто-то…
— Должен же кто-то поверить в меня? Рассел верил. И чем это кончилось?
— Как это случилось с Расселом, Адам?
Адам вздрогнул как от удара.
— Молли, как только мне удается наладить контакт с тобой, что-то понять, ты все портишь, ты задаешь такие вопросы, о которых я и думать-то не хочу.
— Почему ты не хочешь об этом думать?
И вновь он шагнул ко мне, и я еще раз отступила назад, не подозревая, что уже стою на краю сцены. Левый каблук соскользнул в пустоту, и сама я чуть было не последовала за ним — падение в оркестровую яму обернулось бы катастрофой для славного рояля и для моего позвоночника. Адам успел схватить меня за руку, и я радостно уцепилась за него, не отпустила руки даже тогда, когда он обнял меня за шею, прижал к себе и жадно поцеловал — поцеловал с уверенностью мужчины, которому ни одна женщина никогда не отказывала, и пробормотал вместо извинения: «Вот о чем я думаю».
