Татьяна Бокова - Я влюбилась в четверг. ПрЫнцы без сердца…
Осознав вдруг свою вину, я заплакала еще громче. Лешку ругаю, а сама тоже бегу все время куда-то, вот конверт, оказывается, важный потеряла…
– Не плачь, ну, пожалуйста… – просил Алексей. – Может, это даже к лучшему.
Мишка не вытерпел и вмешался. Он грубо остановил автомобиль, открыл дверь с моей стороны, отобрал у меня телефон, нажал на кнопку «Отбой» и прекратил выводивший его из себя разговор – разговор, который вызывал у меня столько отрицательных эмоций. Постоял, подождал чего-то, действительно услышал очередной звонок, чертыхаясь, совсем отключил телефон и силой вытащил меня из машины под снегопад.
– Успокойся, перестань плакать, слышишь? Пре-кра-ти! Мой добрый друг Артамонов встряхнул меня пару раз не сильно и притянул к себе, обнимая крепко-крепко, и принялся гладить по волосам, смахивая оседающие на них снежинки.
– Все будет хорошо, Наташечкин. Через двадцать минут мы будем дома… Что бы там ни происходило, сегодня ты должна быть сильной. Там твои родители, твой сын. Они ждут тебя, ты не должна появляться в слезах. Ты умная, красивая девочка, у тебя обязательно все будет хорошо. И ты сможешь наконец позволить себе быть слабой.
– Ага-ааа! – кричала я пустынному загородному шоссе и широкому заснеженному полю вдоль него. – Я хочу быть маленькооой… Беззащитноооой! Я не хочу…быть взрооооослой… У меня ничего не получается, как я ни стараааа-юююююсь. Мишенька, я так устааа-лааааа!
Мишка еще раз встряхнул меня, теперь уже как следует.
– Так. Стоп. Ты домой собираешься ехать? Или мы будем до утра стоять, тебя жалеть, а кто Пашку пожалеет?
–, да, конечно, поедем быстрее… – испугалась я и послушно забралась обратно в машину. Мишка сел за руль, и снова замелькали в окне редкие посадки берез, сменявшиеся робкими контурами деревенских домиков и огромными пустошами полей.
Слезы вроде подсохли, да и ком в горле намного уменьшился в размерах, и я снова была способна думать, хотя мысли и ползали медленно-медленно, словно улитки.
«Голубой конверт? Господи, ну какую еще мину замедленного действия подложил туда Лешка? – пыталась представить себе я, пока ученый-историк, без-пяти-минут-профессор, вглядывался в дорогу сквозь снежные хлопья. – И где я его посеяла? В гостинице, что ли? Лучше бы сразу открыла, как приехала. И не хочется мне уже открывать никакой конверт, и не интересны мне уже никакие тайны. Пусть станет все наконец ясным и прозрачным».
«Жизнь – это увлекательная книга, которую ты пишешь сам. От рождения до самой смерти. Так что нетрудно догадаться, кого надо винить за исписанные корявым почерком, с ошибками и кляксами, страницы полной бессмыслицы, – размышлял между тем мой внутренний голос. Я думаю, это была моя Вредность. – Эй, небесные красавицы? – спрашивала она. – Что лучше: написать как можно больше за отпущенное тебе время или по нескольку раз одну и ту же главу переписывать?»
Снежинки не отвечали, хотя со стороны было заметно, как они пытаются поймать дуновение ветерка или какое-нибудь завихрение воздуха из-под мчащейся машины, чтобы тоже пролететь над землей как можно дальше… Чтобы увидеть, узнать наконец, что же там, за следующим поворотом.
Моя Вредность спросила у снегопада, но я знала, что она ждет ответа от меня, и я знала, что не стану вступать с ней в диалог, может быть, тоже «просто из вредности», а можно предположить, что из здравого смысла, который подсказывал мне, что в слезах и в сомнениях, в терзаниях и в ужасе от того, что что-то может не получиться, я все равно пойду по жизни только так: «Вперед. Полный вперед!»
– Все правильно. Только вперед! – отозвался Мишка и как следует пришпорил своего коня отечественной вазовской породы.
«Похоже, я не заметила, как сказала „полный вперед“ вслух, раз он мне ответил… – подумала я. – А может быть, просто правильные мысли всегда летают где-то рядом, как снежинки, всячески пытаясь продлить свой полет, чтобы их успели заметить?!»
Хлоп… Дверь «жигуленка» выступила, как всегда, достойно громко: гулкое, раскатистое эхо стукнулось о стены дома, отскочило, пронеслось по пустынному поселку и разбилось о верхушки деревьев на опушке леса за забором.
«Уууу…» – заскулил соседский сенбернар, живущий в будке под открытым небо.
«Чмок!» – это в сторону Мишки полетел мой воздушный поцелуй, мол, спасибо, дружок, дальше я сама.
– А поцеловать? – спросил он, с надеждой высунувшись из окна своего автомобиля, и сделал грустную физиономию.
– У меня руки грязные, – ответила я, застигнутая врасплох, и показала ему свои ладони.
– М-м-м, – горько мыкнул Мишка и махнул рукой, мол, все с тобой ясно.
А я схватила чемодан и сумки и скорее, скорее поплелась к двери, кое-как волоча багаж за собой по снегу. Моя душа уже бродила по комнатам, и я пыталась понять, что она там видит, а Мишка отвлекал меня своими прощальными сантиментами. Неправильно было бы даже чмокать его без души, нечестно.
«Дзинь», – зазвенело стекло, похоже, ручка у пакета с бутылками оборвалась. Еще три шага до входа. Что еще за препятствие? Нога наступила на что-то небольшое, твердое какое-то, железное и подвернулась. Ах да! Как же иначе? Пашкина машинка на ступеньках, вечно он все разбрасывает, как еще никто ноги не переломал?..
Домой, домой, быстрее… Господи, ну почему же ни водной комнате не горит свет? Эй, противная тьма, отзовись! Есть ли кто дома? Где вы, милые мои? Пашенька, что же ты наделал?..
Даже если бы вход был перегорожен бульдозером, если бы за каждым кустом снайперы прятались, а дорожка под снегом заминирована была, я бы все равно прорвалась, проскочила, пробилась, с криками «Задом родной!» или молча, ползком, не важно…
Господи, ну пусть все будет хорошо.
Словно первоклассный вор, я бесшумно открыла входную дверь и вошла в темную прихожую на цыпочках, стараясь не стучать чемоданом, не шуршать пластиковыми пакетами. Закрыла дверь на ключ, осторожно поворачивая его в тугом замке, и, надежно отгородившись до утра от всего мира, встала. Прислушалась.
Темно. Тихо… Ни звука… Ужас! Нет… Где-то наверху, в маминой комнате, чуть слышно ворчал телевизор. А еще пахло теплом. Пахло домом… Слава Богу!
Я с удовольствием зажмурилась, втягивая в себя родной воздух: как вкусно… Пахло деревом, смолой, мамиными духами, растаявшим у порога снегом, папкиным табаком. С кухни потянуло любимым домашним пловом, из Пашкиной комнаты – детством… Всего-то десять дней я не приезжала к своим на дачу, за город, а как будто целый год отсутствовала, так остро чувствуется домашнее тепло, так рьяно бередит душу букет родных запахов!
Неужели все хорошо? Все на своих местах, и все то же?
Стараясь не поднимать шума, ничем не обнаружить свое присутствие, медленно, взвешивая каждый шаг, я продвигалась в Пашкину комнату. У самой двери встретилась взглядом со старым бабушкиным зеркалом: «Привет, все не спишь?»
