Дмитрий Бушуев - На кого похож Арлекин
— Ты не Денис, ты Никита. Ты тот Никита, да?
— Называй меня как хочешь, но я хочу быть с тобой.
— А я хочу быть тобой.
— И я хочу быть тобой: — Денис улыбнулся и крепко обнял меня. — Чем закончился твой больничный роман с Алешей?
— Ты ревнуешь?
— Ну: немного, — Денис театральным жестом схватил меня за горло: — Хочешь, я тебя задушу? Мне кажется, я тебя убью, если бросишь меня:
— А что потом?
— А потом: А потом я сяду на твой байк и разобьюсь вдребезги — проеду сквозь витрину магазина. Тут недалеко интересный есть магазин. Антикварный или не поймешь какой, всякие забавные и необычные вещи. Маски клоунов, шляпы какие-то нелепые:
— Маски клоунов? — переспросил я взволнованно.
— Да, маски клоунов, а что?
— Ничего, ничего, продолжай, я слушаю:
— Нет, лучше ты закончи свою историю. Признавайся, ты: Ты взял от Алеши, что хотел? Кто кого оседлал, давай рассказывай!
— Да никого я не оседлал. Я ошибся. Точнее, плохо добивался — я тогда не был таким опытным, как сейчас. Стал я ночью к Алеше под одеяло проситься, а он от меня отбивался и даже выпалил: «Отстань, а то я утром все главному врачу расскажу». Я больше не забрасывал удочку.
Денис притих, но просиял — ему, несомненно, нравилась такая развязка, потому что детская ревность не знает границ. Я солгал святою ложью. На самом деле искусный наездник Найтов не только оседлал, но и объездил жеребенка, как он не брыкался поначалу.
Той ночью луна светила особенно ярко. Я выпрыгнул из постели и плотнее задернул шторы. За моей спиной — его изменившийся, ночной голос:
— Ты боишься луны, да? Ты случайно не лунатик? Я боюсь лунатиков, у нас в лагере был один. Ходил как привидение.
Шепот Алексея звучал интимно. Я решил, что сейчас вполне подходящий момент поиграть в привидения, и, не отвечая на его вопрос, стал кружиться по палате в немом полубезумном вальсе с воображаемым партнером. В ночных покоях пахло аптекой и хлоркой. Я кружился головокружительно, и вальс как-то сам собой перешел в ритмичный африканский танец — я слышал странные ритмы, и это был почти гениальный экспромт. Правда, огромные черные трусы смотрелись смешно на моем худеньком силуэте — а, может быть, трусы не по размеру делали мой танец еще более эротичным: Когда под окнами проезжала машина с горящими фарами, моя тень бежала по потолку. Свет зеленого ночника и елочные огоньки делали всю сцену магической и нереальной. Поначалу Алексей едва сдерживал смех, но потом как-то странно притих, только его темные глаза блестели как черная смородина. Я устал и вспотел, жгучая капелька пота катилась по спине, и было щекотно. Алеша посмотрел на меня с затаенным восторгом и как бы шутя спросил:
— Андрей, а ты:
— Что, тебе понравилось?
— Забавно. Ты сумасшедший, я знаю. А ты:
— Что?
Алексей вдруг выпалил то, о чем он фантазировал во время моего бесплатного представления:
— …а ты можешь без трусов станцевать? Ну просто так, это еще забавнее:
Я не выдержал многозначительную паузу и изобразил на лице крайнее удивление, хотя душа моя ликовала. Он сам сделал первый шаг, он хочет видеть меня голым. Волнуясь, я подошел к Алеше совсем близко и спросил:
— Ты что, стриптиз заказываешь? Тогда сам сними с меня это:
Он тоже заметно волновался; его ладони были горячими и влажными, когда они скользнули по моим бедрам. Я приготовил ему другой сюрприз, и Алеша осторожно сжал в своей ладони мой подпрыгнувший кок. Алексей испуганно заглянул мне в глаза: кажется я переценил диапазон его возможностей, когда спросил:
— А тебе не хочется взять его за щеку? А потом я у тебя, согласен?
Алексей грубо оттолкнул меня:
— Ты совсем ебнулся, да? Ты думаешь, я гей? Лучше не шути так со мной. Ты, парень, ошибся. Спокойной ночи! — он перевернулся на другой бок и даже голову спрятал под одеяло. Я тоже послушно и без слов нырнул в свою холодную постель. Я слышал его близкое, глубокое дыхание и мучался своим желанием: Вторая попытка была более удачной — осторожно потолкав его за плечо, я попросил извинения. Он повернулся ко мне. Смущаясь, я спросил: «Мне холодно. Можно я погреюсь с тобой?» Алеша долго смотрел мне в глаза, сглотнул слюну и кивнул головой. У него тоже стоял. Мы стали обниматься, я целовал его грудь и плечи, он вздрагивал и позволил снять с себя трусы; когда я попытался поцеловать его в губы, он отворачивал голову, отбивался, но через мгновение мы оба забылись в глубоком поцелуе. Целоваться он не умел, и, судя по всему, я был у него первым.
Странные сны снились мне в ту медовую неделю. Тогда я уже по-настоящему писал стихи. Сны рождали поэзию, и в одном из астральных странствий я понял, что есть особая Муза — десятая, и она сильнее девяти предшествующих. Это Муза больниц, возглавляющая скорбный сход, молчаливый праздник в сумеречной аллее. Под сводами аллеи стоит длинный стол, заваленный сухими венками, в мутных графинах плавают мертвые пчелы. Мы с Алешей сидим за столом в больничных пижамах. Я проколол ржавой вилкой зажаренную летучую мышь на медной тарелке — мышь пискнула, брызнув мне в глаза чернилами; засмеялась Муза, приласкала холодной ладонью, захлебнулись водосточные трубы, громыхнуло над нами: Сидим, сумерничаем, бледные и промокшие, прижались друг к другу. Шуршат в венках мыши. Ветер гонит обрывки рукописей, дневников и писем: «Что же я есмь? Человек из влажности беловатой. Ибо в пункте моего зачатия от семени человеческого зачат. Потом влажность, с оным сгустевая и помалу возрастая, сделалась плотию. Наконец, с плачем и воплем изведен на ссылку мира сего: и се умираю, исполнен беззаконий и гнусностей. И сказано будет мне: се человек и дела его. Ибо что мы ныне объявить стыдимся, тогда всем явно будет, и что мы здесь притворно не сокрываем, все-то там обольститель-огонь сожжет:» Алексей целует меня. Мать напротив укоризненно качает головой и говорит: «Я не виновата, это луна виновата».
Что было дальше с Алешей и со мной? Абсолютно ничего. Запомнилось только кресло пыток в кабинете цистоскопии, когда сестра попросила меня придержать Алешины руки, пока она вводила в его канал металлический катетер: Алексей кусал до крови губы, а в глазах бесцветной медсестры был странный нехороший блеск. Ей нравилось выполнять эту процедуру, она тащилась и пьянела, придерживая двумя пальчиками детский пенис. У нее был яркий маникюр. Слава Богу, мне не пришлось сесть в это кресло: Моего мальчика вскоре выписали, а всю свою фрустрацию я выместил на ни в чем не повинном рыжем чертенке, занявшем Алешину постель. Этому ушастому персонажу подкладывали под простыню клеенку, но он нашел свой способ не афишировать мокрую слабость, и довольно странный — перед сном он приматывал пластырем бутылку к своей смехотворной заготовке и просил меня никому об этом не рассказывать. Сейчас мне жаль его, но тогда едкий Найтов сделал этого писюкиша объектом своих язвительных насмешек.
