Марина Мареева - Принцесса на бобах
И забавный рисуночек. Как она возлежит на дюжине матрасов, в съехавшей на нос короне, а под матрасами — горошина. Принцесса на горошине… Принцесса на бобах.
Нина быстро оделась и на секунду задержалась возле зеркала. Это она?!
Даже морщинки у глаз разгладились, кажется… Глаза блестят, счастливые глаза! До неприличия счастливые…
Она сунула записку в карман, нагнулась к розам, вдохнула горьковато-пряный аромат… Какой-то особый сорт. Надо спросить у него, как они называются.
Спустилась вниз по винтовой лестнице… Огромная гостиная, залитая осенним солнцем.
Женщина средних лет тут же вышла из соседней комнаты, улыбнулась Нине:
— Доброе утро!
По тому, как она улыбнулась, почтительно и учтиво, Нина угадала безошибочно: прислуга. Как это называется теперь? Горничная? Экономка?
— Доброе… — пробормотала Нина, почему-то смутившись и вспыхнув. — Добрый день!
— Позвольте предложить вам завтрак! — Горничная продолжала улыбаться. — Что бы вы хотели? Вы можете заказать все, что угодно…
«Сейчас, чего доброго, книксен сделает, — подумала Нина, пытаясь преодолеть растущую неловкость. — Или земной поклон отвесит…»
— Спасибо. — Нина огляделась, отыскивая взглядом дверь. — Спасибо большое, мне ничего не хочется. Вообще мне пора… Вы не подскажете, как мне отсюда в город…
— В вашем распоряжении — машина и шофер. Вы хотите ехать прямо сейчас?
— Да, — кивнула Нина. — Прямо сейчас, если можно. Мне на работу к двум… Я… Я не хотела бы опоздать.
Вышколенная Димина домоправительница ничем не выдала своего удивления. И все-таки Нина почувствовала: прислуга пребывает в некотором недоумении. Надо полагать, женщины, спускающиеся вниз по этой лестнице к полудню, не спешат на работу к двум. Ни к двум, ни к четырем. Они вообще не работают. Не имеют такой привычки. В этой жизни у них другие задачи.
Ничего не поделаешь: Нина была белой вороной в этой лебединой стае. Нина спешила к газетному лотку в подземном переходе.
— Мне что-нибудь передать Дмитрию Андреевичу? — спросила домоправительница, храня на лице все ту же учтивую бесстрастность. — Вы вернетесь к ужину? Уезжая, он просил меня приготовить ужин для двоих. Праздничный ужин.
Она чуть-чуть выделила голосом слово «праздничный», позволив себе почти неуловимый, закамуфлированный укор в адрес беглянки.
— Я… Я не знаю. — Нина запнулась. — Вряд ли я освобожусь… Дело в том, что вечером… У меня еще одна работа. Допоздна.
Теперь даже изрядная выдержка не спасла Димину прислугу.
— Вы… — Дама замешкалась, подыскивая нужное слово. — Вы так много работаете?
— Приходится, — ответила Нина. — Передайте Дмитрию Андреевичу, что я… я ему позвоню. Завтра или послезавтра.
— Так мне распорядиться насчет машины?
— Пожалуйста, — кивнула Нина. — Если вам не трудно.
Она открыла дверь своим ключом и вошла в прихожую.
Странное ощущение, почти болезненное. Она привыкла к своей убогой «хрущобе». Давно примирилась, свыклась с тем, что кухня — мала и подслеповата (окно выходит на фабричную стену), что обои надо бы переклеить давным-давно… И потолки побелить… И поменять колченогие кухонные табуреты на нечто более основательное и устойчивое…
Она свыклась с этим. Но сегодня все было по-другому. Сегодня ей все резало глаз, все удручало: и ветхая мебель, и рассохшиеся половицы, и капли воды, методично падающие из неисправного крана…
Нина вошла в кухню, на ходу снимая пальто. Мать сидела у окна, нацепив очки на нос. Читала свою любимую «Правду», приблизив газетную страницу к глазам.
— Здравствуй, мама, — произнесла Нина устало. — Вы меня не потеряли? Я задержалась сегодня… А где Костя?
Мать отложила газету.
— Мы тебя не потеряли, — не сразу ответила она, разглядывая дочь так, будто впервые видела. — Он ведь нам позвонил, предупредил, что ты попозже вернешься… Он сказал, чтобы мы тебя не ждали сегодня.
— Он?! — переспросила Нина потрясенно. — Кто — он? Дима?
Мать кивнула, продолжая рассматривать Нину с каким-то почтительно-недоверчивым интересом. Почти подобострастным, как это ни дико.
— А где Костя? — спросила Нина хрипло, поскольку голос сел от волнения.
— Он пошел газетами торговать. Вместо тебя. Раз ты не придешь, — пояснила мать, медленно снимая очки с разношенными, забинтованными изолентой дужками.
— Костя? Вместо меня? О, Господи! — Нина метнулась в прихожую.
Костя в качестве продавца — это стихийное бедствие. Это катастрофа. Недостача, дюжина «Спид-инфо», пропавших бесследно («Воруют, Нина! Шпана всякая, за ними не уследишь…»), непременная стычка с соседним лоточником, свара, крики, ругань, менты…
— Нина! — крикнула мать ей в спину. — Подожди!
— Ну что? — Нина вернулась в кухню, на ходу застегивая пальто.
— Ниночка, — начала мать торжественно, теребя в руках очки. — Нина, детка, послушай… Если у тебя с ним серьезно… с этим Димой твоим…
— Ма-ама… — оборвала Нина укоризненно.
— Не перебивай! — Мать повысила голос. Встала с табурета — маленькая, сухонькая, смешная. — Выслушай меня. Я, может, сама через пять минут пожалею, что я об этом сказала… Нина, дочка, если тебе с ним хорошо — иди к нему! Живи с ним. Замуж позовет — иди, не раздумывай!
— Мама, что ты такое…
— Не перебивай! — крикнула мать надсадно и гневно. — У меня вся жизнь переломана, ни любви, ни радости, одни слезы… И ты свой бабий век прожила, доживаешь уже — черт те как, страшно вспомнить… Если тебе хоть в конце, хоть на излете счастье улыбнулось… Сказочное, не поверит никто… Это Бог тебе послал, Нинка, за все муки твои, Бог тебя пожалел, наградил тебя щедро… Что ж ты отказываешься, чумная?! Что ж ты Бога гневишь?!
— Мама, — пробормотала Нина. — Надо же, Бога вспомнила… Ты же у нас коммунистка… атеистка…
— Да я его не забывала, — устало возразила мать. — Иди к нему, Нина, к Диме своему. А мы тут справимся… Столько лет на твоем горбу ехали, пора тебе долги отдавать… Мы справимся, я обещаю.
Нина подошла к матери и крепко обняла ее, погладила по седой голове, по худеньким острым плечам.
— Мама, — выдавила она наконец, проглотив комок, подступивший к горлу. — Мама… У меня, кроме вас, никого нет. И не будет. И никто мне не нужен.
— Неправда.
— Правда, мама. Правда. Не гони меня, пожалуйста, никуда. Ты уж мне позволь здесь остаться.
И Нина улыбнулась сквозь слезы, обведя взглядом узкое, уже заклеенное на зиму окно, старенький холодильник, раковину с темными пятнами отбитой эмали…
Это ее дом. Это ее жизнь. Другой не будет.
