Наталия Орбенина - Живописец
– Конечно, вы не безнравственны! Я надеюсь, что вы, как и ваша маменька, – последние слова баронесса произнесла с особым чувством, – поступите разумно. Конечно, Генрих иногда, замечу, только иногда, бывает немного не в себе. Но, во-первых, это быстро проходит. И, во-вторых, это не то что бы болезнь, это проявление яркости, неординарности личности. Вы уже немного знаете его и видите, что мой сын человек необычный, талантливый, а такие люди часто отличаются от окружающих. Иногда их действительно принимают за сумасшедших. Но это не так. Вы сами потом убедитесь. Это великий художник, тонкая, ранимая душа! И он любит вас страстно. То, что вы с ним сделали, едва не погубило его. В последний раз нечто подобное было только после трагической гибели его отца. И вот снова сильнейшее потрясение! Вы сообщили ему о мнимом отцовстве будущего ребенка?
– Нет, я не успела.
– Вот и прекрасно, и не надо. Он будет счастлив, он по-прежнему будет любить вас, я уверена, что он простит вам эту глупость, этот побег.
– Как вы можете, зная, что я не люблю вашего сына, что я изменила ему, что я люблю другого человека?
– Пустое, это ненужные эмоции, они мешают правильно оценить суть событий, – сухо произнесла баронесса. – Я полагаю, что вы теперь тем более должны сделать правильный выбор, во имя себя и будущего своего ребенка. Кем он окажется? Безродным, безымянным? Рожденным вне брака? Или его ждет блестящая будущность отпрыска знатного рода?
– Почему безродным и безымянным? – зло спросила Маша. – Я скажу Генриху правду, и я думаю, что уж тогда он не станет терпеть меня в доме и даст развод. Ребенок будет носить имя истинного отца.
– Вы действительно собираетесь и дальше мучить Генриха правдой? – баронесса почему-то перешла на зловещий шепот.
Маша кивнула, изнемогая от мучительного разговора.
– Тогда знайте, он убьет вас и вашего ребенка. Убьет. Это не литературное преувеличение, дитя мое. Я предупредила вас. И мне было бы очень жаль, если бы все так и вышло. Поэтому я ничего не скажу Генриху о нашем разговоре.
Она бесшумно вышла. Маша оцепенела от ужаса. Неужели подозрения и Кайсы, и следователи верны, и ее супруг способен на убийство? Неужели ко всему прочему он не только душевнобольной, но и преступник? А она – его следующая жертва?
Глава тридцать вторая
Когда наконец Генрих пришел в себя, он тотчас же призвал Машу для окончательного прояснения отношений. Маша вошла с опасливой оглядкой. Супруг лежал на широком диване, облаченный в теплый шлафрок. Он был бледен, его немного знобило. Баронесса заботливо укрывала сына пушистым пледом. Генрих встретил жену слабой улыбкой. От его вида Маше стало совсем тошно. Одно дело ненавидеть закоренелого злодея, пытаться вырваться от мужа-тирана, Синей Бороды. А тут перед ней замученный недугом неспособный справиться с собой человек. В Машиной душе зашевелилась предательская жалость. Генрих протянул ей руку, она ответила на его пожатие. Рука показалась ей ледяной, пожатие вялым, безжизненным. Он потянул ее к дивану:
– Сядь со мною.
Она повиновалась и присела на краешек. Зачем-то даже принялась поправлять плед, наверное, чтобы скрасить неловкое молчание.
– Маша, я много размышлял о том, что произошло. Ты во многом права, но что сделано, теперь не переменишь. Наша супружеская жизнь уже сложилась, мы узнали друг друга. За этот год я полюбил тебя еще больше. Я не мыслю жизни без тебя. Я не могу даже представить, что этот дом опустеет и ты уйдешь отсюда, уйдешь к другому человеку. – Барон говорил печально и проникновенно.
– Генрих, ты говоришь и думаешь только о себе, о своих чувствах и страданиях. Мои же мучения не берутся в расчет, словно они не настоящие, так, понарошку. – Маша решила ни за что не поддаваться жалости.
Генрих вздрогнул.
– Прошу тебя, не будем ссориться! Мы должны понять самих себя и договориться, как будем жить дальше. Я полагаю, что нам следует великодушно простить друг друга и начать все как бы заново, никогда не поминая взаимной лжи.
Услышав слова мужа, Маша раздраженно вскочила.
– Да мы не о том говорим, Генрих! Не о том, как жить дальше, а о том, что мы не будем больше жить вместе! Ты ошибаешься, полагая, что можно все простить и начать заново. Хорошо, я простила и тебя, и Аглаю Францевну за то, что вы втянули мою мать в подлый обман, заставили меня совершить гнусный поступок и предать любимого человека, лишили меня ясности рассудка своими зельями! Я прощаю вам все это, а теперь отпустите меня, я хочу уйти и вернуться к своей прежней жизни, может, не столь благополучной. Но к своей собственной жизни!
Генрих побледнел и напрягся. Аглая Францевна тревожно переводила взор с одного на другого.
– Мари, Генрих, вы слишком возбуждены и расстроены. Вам обоим надо успокоиться, иначе вы наговорите друг другу много неприятных слов и вам будет потом трудно помириться. Генрих, ты еще не совсем поправился. Тебе нельзя так волноваться, да и вам Маша, это совершенно ни к чему! – Баронесса выразительно посмотрела на невестку.
Генрих по-прежнему пребывал в неведении о грядущем прибавлении в семействе. По уговору, баронесса молчала, полагая, что Маша все же решится сама поведать супругу радостную новость. В конце концов это неизбежно станет очевидным.
– Мне не нужно никакого примирения, Аглая Францевна! Как раз наоборот. Я желаю, чтобы мой муж выставил меня вон!
– Маша! Маша! Не стоит так горячиться! Иногда некоторые вещи, при здравом размышлении, уже не кажутся такими драматичными, как ранее. Что ж, в вашей жизни был еще один мужчина. Эта романтическая связь придала вашему нынешнему упорядоченному, может, немного скучноватому, существованию некую остроту. Мы с сыном закрыли на это глаза. Ведь мы так любим вас. Разве вы не замечаете, что в этом доме все для вас? Любое ваше желание, любая прихоть исполняются непременно. Вот, – с этими словами баронесса протянула невестке связку ключей, – если пожелаете, вы можете с этого мига стать полновластной хозяйкой имения. Маша с испугом отшатнулась.
– Единственное мое желание – тотчас же покинуть имение и получить развод, – произнесла она твердо.
– Ну хватит! – неожиданно резким и высоким голосом крикнул Генрих. – Этот разговор смешон и нелеп.
Он подскочил и сбросил с себя плед. Рывком оказался около жены и, тряся ее за плечи, прорычал, подобно раненому зверю.
– Мария Корхонэн! Моя законная жена! Моя! Моя жена! Я не отпускаю тебя! Ты только моя! Иначе ничья! Иначе ни тебе, ни мне не будет жизни! Только со мной, здесь, в нашем доме!
Маша почувствовала, что силы покидают ее. Внизу живота появилась тяжесть и боль.
