Первый/последний (СИ) - Ру Тори

Костя проводит краткую лекцию о ценности белого золота и бриллиантов, пытается всецело завладеть моим вниманием, но за его плечом я вижу Влада, только его... Хрупкого невесомого Влада, сумевшего одним ударом вырубить огромного Макара и играючи столкнуть его с пьедестала.

Он стоит в полуметре, у тротуара, и сканирует меня взглядом. Переводит дыхание, сбившееся от быстрого бега, одергивает брендовую ветровку, прислушивается к словам Кости и вдруг... каменеет.

Он все неправильно понимает, и в серых бездонных глазах гаснет свет.

Его появление волнует, в клочки разрывает сердце и сводит с ума, но безусловной радости я не испытываю: слишком много усилий было приложено, чтобы унять причиненную им боль.

Прямо сейчас я могу дать бой человеку, методично перекрывавшему мне кислород, стать самодостаточной и свободной, или же броситься в объятия Влада, за которыми нет ничего, кроме неопределенности, несбывшихся ожиданий, сомнений, недомолвок и холодных сквозняков...

Влад превращается в бледного неприкаянного призрака, подносит к груди сердечко из пальцев, с издевательской усмешкой изображает его последние трепыхания и, смачно сплюнув под ноги, уходит прочь.

Ему, как и мне, больше нечего сказать.

***

Глава 39. Влад

Тошнотворный хруст, взрыв боли и мат... Я снова и снова заряжаю кулаком по серому бетону, на веках наворачиваются бессильные слезы, а на содранных костяшках — кровь.

Облегчение не приходит — я не становлюсь ни умнее, ни круче.

Синие глаза Эрики заморозили заживо, но, после трех суток молчания, едва ли я мог рассчитывать на теплый прием.

С какой целью она уехала от этого «хорошего парня», выдумала не слишком правдоподобную историю про несовместимость характеров и приняла мои услуги? Зачем ей понадобилось гулять по дну с таким придурком, как я? Почему она искала одобрения, удивлялась простым проявлениям заботы и вела себя так, словно вырвалась из долгого заточения?..

Я ни черта не знаю об Эрике — не спрашивал, чтобы не привязаться, а теперь, когда стало слишком поздно, заинтересован в ней так, что нутро раздирает от ужаса и желания заорать.

Досада и боль перерастают в испепеляющую ярость — я ревную, как псих, и искренне убежден, что имею на это право.

Размякшее сердце хаотично бьется о ребра, в венах вскипает ядреная, первобытная дурь: мне необходимо вернуть Эрику — сгрести в охапку и утащить в свое логово за шкафом, или, за неимением других вариантов, с оттяжкой заехать кому-нибудь по щам.

Отогнув жесткие стебли крапивы, перемахиваю через забор, пересекаю территорию заброшенного цеха и прячусь в его окоченевшем нутре. Взбираюсь на второй этаж и, стесав спину о шероховатости и камешки стены, опускаюсь на корточки.

Прислушиваюсь к хлопанью голубиных крыльев и треску перекрытий — здесь, среди запустения, я впервые обнял Эрику, утонул в волнах живых эмоций и заподозрил, что могу выбрать иной путь.

Из руки капает тонкий ручеек, на ржавом полу расцветают алые кляксы.

Когда мне было пять, мы с отцом гуляли по центральному парку, и я выпросил связку наполненных гелием шариков.

Они мерцали на солнце, стремились ввысь и тянули меня за собой. Они таили в себе целые миры, но слабые пальцы не справились с ленточкой, и я ее отпустил. Все, что в тот момент мне оставалось — беспомощно смотреть, как мое несбывшееся счастье улетает в облака...

Едва ли у меня вообще был шанс на долгие отношения с Эрикой, и сейчас, когда стало очевидно, что тот серьезный, состоявшийся чувак может предложить ей гораздо больше, бороться за нее не имеет смысла.

Старый балабол Князь наврал: я не выберусь к свету, меня ни черта не ждет...

Вытираю кровь о джинсы и вдруг улавливаю эхо звонкого, освобождающего крика Эрики: слухом или памятью — какая разница?.. Накрываю уши ладонями и ору так, что сводит горло, а с огромной трухлявой рамы срывается осколок стекла и рассыпается в белый песок.

Затыкаюсь и глохну от накатившей тишины, в кармане жужжит айфон.

Провожу мизинцем по темному экрану и не верю своим глазам: это Дэн. Может, он добьет меня?

Усмехнувшись, открываю диалог.

«Чувак, на сороковой день мы хотим замутить тусу памяти Дины. Как бы там ни было, она ненавидела скорбь и бездействие. А еще она очень любила тебя. Ты знал ее лучше, чем я или кто-то другой. Подходи завтра в «Квадрат», обсудим детали. Это должно быть максимально близко к ее пониманию мира. Жизнеутверждающее мероприятие, а не поминки».

...После потери той злосчастной связки шариков, папа купил мне другую, и я вцепился в нее мертвой хваткой. Потом она еще три месяца стояла в детской и напоминала мне, что не стоит отчаиваться.

Я снова перечитываю текст сообщения, и с меня, как со змеи, сходит слой застарелой, мучительно-тесной кожи.

Дэн — брат Кнопки, рано или поздно он бы все равно меня простил.

Теперь я могу вдохнуть полной грудью. Мне есть куда пойти и на что обратить нерастраченную энергию. Самое время отпустить Эрику в свободный полет и заняться своими делами, но душу знобит и колотит — раньше я никого не любил и не знал, что безответная любовь настолько выматывает.

— Соберись, тряпка! — Повинуясь надписи на заборе, я встаю, отряхиваю джинсы и выбираюсь в цивилизацию.

Для начала мне понадобится прежний телефон — в нем контакты блогеров и ребят из тусовки, и вся переписка с Диной, хранящая ее мечты, планы и тайны.

Я чешу к мрачным, замшелым особнякам — солнце на голубом прозрачном небе больше не кажется неуместным, но вызывает ассоциации со взглядом Эрики — все цепочки мыслей сегодня неизменно приводят к ней.

Пора завязывать. Ее ждет возвращение в столицу, завидный жених и миллион блестящих перспектив...

Привычная вонь жареной картошки и канализации бьет по мозгам. Справляюсь с подкатившей тошнотой, сплевываю под ноги и замираю посреди захламленного коридора — я всерьез собираюсь нанести необъявленный визит Князю, но сторговываюсь с собой на том, что дед ни в чем не нуждается: недавно получил пенсию, а завтра я передам через Юльку пакет продуктов.

Нельзя попадаться Князю на глаза — мне нечем его порадовать. Он никогда не признает, что его нудеж про то, что слово женщины — закон, тоже повлиял на мое мировоззрение и подготовил благодатную почву для Энджи.

Стучусь в обитую дерматином дверь, забираю у Жоры свой отремонтированный телефон и осчастливливаю похмельного мастера на все руки парой пятитысячных.

***

В гостиной плотно задвинуты шторы, раздается щебет птиц и расслабляющие звуки глюкофона, Энджи медитирует на резиновом коврике, но я натягиваю на свежую рану рукав толстовки и пулей пролетаю мимо.

— Ты быстро... Родной, только не говори, что тебя кинули! — она смеется мне вслед. — Что, серьезно?

Грохаю дверью, демонстративно закрываюсь на два оборота замка и заваливаюсь на свою кровать. Порывшись в тумбочке, подрубаю телефон к зарядке и, подложив под голову руку, пялюсь в потолок.

— Влад, будешь кофе? Может, накапать чего-нибудь покрепче, м? — воркует Энджи снаружи, но я глухо игнорирую все ее подкаты, и она меняет тактику: — Хоть у тебя пока слишком мало мозгов, но теперь ты стремительно поумнеешь. Думаю, ты больше не станешь подкидывать мне проблемы. И не вынудишь меня создавать их еще для кого-то.

Она ликует, и, пожалуй, я за нее даже рад. Но еще больше греет тот факт, что она наконец отвяжется от Эрики.

Отворачиваюсь к стене, проваливаюсь в избавляющий от реальности сон, а когда просыпаюсь и продираю глаза, за окном стоит густая зеленая ночь.

Индикатор батареи показывает сто процентов, я включаю реанимированный телефон и пересматриваю фото: подготовка к моему второму в жизни фесту, пьянки на природе, покатушки в тележках на парковке торгового центра, моя широченная дебильная улыбка и напряженное лицо Кнопки.

В последнее время она была сама не своя.

Дрогнувшим пальцем раскрываю наш диалог и ныряю в беззаботное прошлое: перепалки, мемы, понравившиеся треки, ссылки на интересные сайты.