Запрет на любовь (СИ) - Джолос Анна

— Как тебе Красоморск?

— Никак.

— Бабушка с дедушкой приняли тебя хорошо?

— Нормально.

— Выпускной класс. Сложно, наверное, вдруг поменять всё?

Молчу.

— Новая школа. Ребята. Привыкаешь потихоньку? — нервничая, складывает ладони вместе, и я отмечаю обручальное кольцо на безымянном пальце.

До подкатывающей тошноты эта картинка зависает в памяти.

— Я не собираюсь привыкать. Скоро отца отпустят, и я вернусь в Москву.

— Насколько я в курсе, там всё очень сложно.

— Ты в курсе? С чего бы? — искренне удивляюсь.

— Твой дедушка отправлял в столицу своего адвоката.

— Папа ни в чём не виноват. Его подставили компаньоны. Никаких махинаций он не совершал, ясно?

— Дай Бог, чтобы это было так.

— Это так! — давлю уверенно. — Не смей обвинять его в том, чего он не делал!

— Не буду. Он — твой отец, — отзывается спокойно. — Ты вправе его защищать. Даже если факты говорят об обратном.

— Какие ещё факты? — возмущённо спрашиваю.

— Тата, крупный бизнес — это не всегда белая бухгалтерия и прозрачные механизмы. Там, где крутятся большие деньги, зачастую задействованы теневые схемы. Амиран часто рисковал и…

— Что ТЫ можешь знать об этом? Ты, променявшая преуспевающего бизнесмена на бандита?

Мать резко меняется в лице.

Замирает.

Бледнеет.

Приоткрывает рот.

— Мне прекрасно известно, с кем ты живёшь.

— Даня — хороший человек, — её губы дрожат.

— Хорошие люди не организовывают похищение и не требуют выкуп.

— Ты не знаешь, почему он пошёл на это… — произносит тихо.

— Хорошие люди не вламываются в чужой офис средь бела дня! Не избивают толпой одного. Не угрожают! Не приставляют пистолет к виску, — чеканю, глядя ей в глаза.

Мать смотрит на меня шокированно. Не моргает и, кажется, даже не дышит.

— Что ещё Амиран рассказал тебе?

— Да всё, — прищуриваюсь. — Про то, как ты изменяла ему, сбегая из театра к этому своему Дане.

Её скулы показательно розовеют.

— Про то, как отцу пришлось силой увезти тебя в Тбилиси, чтобы разорвать эту мерзкую связь. Про твои истерики и скандалы. Про то, как ты издевалась над ним. Про то, как ты меня не хотела. Про то, как у тебя поехала крыша. Про то, как попала в особое учреждение на почве нервного срыва. Мне продолжать?

Закусывает губу, глотая слёзы.

— Он меня вырастил, он дал воспитание. А ты кто? Та, которая появлялась раз в полгода с куклой в руках?

— Твой отец шесть лет скрывал от меня правду!

— Потому что не хотел, чтобы эти бандиты забрали у него ещё и дочь!

— Амиран запрещал приезжать, а потом и вовсе настроил тебя против меня.

Качаю головой.

— Нет. Ты сама своими поступками настроила меня против себя.

— Но ты ведь ничего не знаешь!

— Я знаю достаточно. Ты для меня — чужой человек.

— Я твоя мать… — плачет, но меня её слёзы совершенно не трогают.

— Язык ещё поворачивается называть себя так!

— Послушай… Если бы мы поговорили. Если бы ты дала мне шанс объясниться…

— Нечего тут объяснять, — пресекаю её попытку меня разжалобить. — Пока отец, один, занимался мной, ты беззаботно проводила время со своим Климовым! Каждый сделал свой выбор. Головой или другим местом, не знаю. Чего же теперь ты от меня хочешь? Общения? А зачем оно мне, скажи? Зачем ты мне сейчас? Я давно привыкла к тому, что тебя нет рядом!

— Откуда в тебе столько жестокости, Тата?

В её глазах осуждение и мольба.

— Столько же, сколько в тебе лицемерия! — припечатываю ледяным тоном. — Сидишь тут, строишь из себя заботливую мать. Какое тебе до меня дело? — кричу, вскочив с кресла. — Возвращайся к своему Дане и забудь вообще о моём существовании!

— Я не могу так…

— Какая же ты лживая!

— Тата, послушай… — отчаянно рыдает. Тоже встаёт. Пытается ко мне приблизиться.

— Нет, это ты послушай! — выставляю ладони вперёд, ограждаясь от неё. — Я не хочу тебя больше видеть. Я никогда не приму тебя после того, что ты сделала.

— Дочка…

Как в детстве. В ту нашу первую встречу. Оседает к моим ногам.

— Чёртова предательница, променявшая свою семью на бандита и рецидивиста.

— Тата…

— Я люблю своего отца. Безумно. Всецело. А ты… Считай, что ты… умерла для меня. Давно. Навсегда. Слышишь, навсегда? — выпаливаю и ухожу, оставляя её с бабушкой, статуей застывшей в дверях.

Перед глазами мутнеет.

Меня трясёт от злости и обиды, растекающейся горячей жижей по венам.

Выбегаю на улицу.

Добравшись до ворот, беру велосипед и требую, чтобы охрана немедленно выпустила меня за пределы дома ненавистной семьи Зарецких.

Сперва никто на меня не реагирует, но уже пару минут спустя автоматические ворота открываются, и я, шаркнув шинами, выезжаю на дорогу навстречу ветру.

Мать, к сожалению, не уехала.

Вечером субботы я поняла, что она осталась в доме своих родителей, и это очень напрягает. Потому что находиться в его стенах лично для меня теперь стало просто невыносимо.

— Спасибо, — бросаю водителю и, не дожидаясь пока он откроет мне дверь, вылезаю из машины.

Поправляю юбку. Распрямляю плечи.

В глаза светит утреннее солнце, но настроение со вчерашнего дня отвратительное.

Клянусь, если бы мне было восемнадцать, я бы ещё вчера покинула этот город. Однако, увы, вопреки мечтам, я снова иду вдоль забора местной общеобразовательной школы…

— Тата!

По голосу узнаю Филатову.

Не оборачиваюсь, не останавливаюсь, но она уже через несколько секунд меня догоняет.

— Привет! Ты вернулась?

— Как видишь.

Кивает.

— Выглядишь хорошо. Чувствуешь себя нормально?

— Да.

— Слава Богу. Мы с ребятами за тебя очень переживали.

— Не стоило. Я в порядке. Что там за толпа? — нахмурившись, спрашиваю.

— Это наши, — прищуривается Полина, чтобы разглядеть.

— А что происходит? У них транспаранты в руках? — замечаю большие плакаты, когда подходим ближе.

— Мать Вепренцевой помогла. Она в издательстве работает. Книжки детские печатает. Сказки, раскраски, развивайки всякие.

«Верните Шац!»

«Германовна — лучшая!»

«Без неё учиться не будем!»

— Полин, не пойму, Матильду уволили? — догадываюсь, читая тексты.

— Ага, — расстроенно подтверждает моё предположение.

Блин.

Почему Абрамов мне не рассказал?

— Ребята настроены бастовать сегодня. И знаешь, да простит меня бабушка, но сегодня я на их стороне. Матильда Германовна давно с нами. Она не заслужила к себе подобного отношения.

— Её уволили из-за меня? — всё же осмеливаюсь задать этот вопрос.

— Скорее из-за Ковалёвой. Плюс побег Мозгалина. Всё до кучи, — уклончиво отвечает она, но я не могу отделаться от ощущения, что это мой дед расстарался. Бабушка ведь неоднократно упоминала о его связях, рычагах и возможностях.

— А мать Ромасенко не тронули?

— У неё сейчас есть защита чиновника Градова, — тихо шепчет Филатова. — Так что… все шишки достались Шац. Ромасенко вон из дома в очередной раз ушёл. Поскандалил с матерью из-за этого.

Подходим ещё ближе.

Замечаю, что все присутствующие столпились вокруг Марселя и его мотоцикла, того самого чёрного Kаwаsаki ninjа, ездить на котором ему временно запрещалось.

— О, Джугели. С возвращением, — первым отмечает моё появление Горький.

Одноклассники, как по команде, одновременно поворачиваются.

Таращатся на меня. Молча.

— Всем привет, — переломив себя, здороваюсь первой. — Для меня плакат найдётся? — обращаюсь к Вепренцевой.

— Да, — кивает она и передаёт мне один из них.

Выдыхаю.

Никто из них не набрасывается на меня с обвинениями. Либо не знают насчёт жалобы деда, либо…

— Какой план? — громко осведомляется староста, стоящая справа от меня.

— Вы только посмотрите, наша монахиня тоже решила поиграть в бунт, — хмыкает Зайцева, которая, на удивление, тоже тут.